Пророки и поэты
Шрифт:
которые образуют полицию природы; и вся сладость и весь ужас
человеческого жребия охватывались его сознанием столь же истинно и
столь же мягко, как картина природы могла охватываться его зрением.
Эмерсон считал, что век не понял и не оценил Шекспира. Человечество постигало себя через Шекспира, не отдавая себе в том отчета. Лишь через сто лет после его смерти другие гении начали догадываться о масштабе "явления Шекспир".
Только в девятнадцатом столетии, чей спекулятивный дух является
своего рода живым Гамлетом, трагедия о Гамлете могла наконец найти
читателей,
Эмерсон выделил Шекспира из ряда величайших художников - Сервантеса, Мильтона, Тассо - как обладавшего непостижимой мудростью, тогда как остальные"мудры постижимо". Эта непостижимость - в вечной современности, в "вечных проблемах", никогда не утрачивающих остроты, в открытости в вечность.
Мелвила привлекали шекспировские "вспышки интуитивно постигнутой истины", молниеносные епифании великого поэта. Шекспир "внушает читателю вещи, представляющиеся нам столь ужасающе истинными, что для нормального доброго человека, находящегося в здравом уме, было бы чистым безумием произнести их или хотя бы намекнуть на них". "В шекспировской могиле лежит бесконечно больше того, что он когда-либо написал". Как и Эмерсон, Мелвил находил в Шекспире абсолютную свободу - ликвидацию "смирительной рубашки, которую все люди надевали на свою душу в елизаветинские времена". Как писал Матиссен, мелвиловское ощущение жизни было глубоко возбуждено Шекспиром: в шекспировском "Тимоне" он видел отражение собственного разочарования в предательском мире.
Для Мелвила Шекспир был не драматургом и даже не поэтом, но открывателем истин, и шекспировское в Мелвиле - стремление постичь универсальную идею жизни. Главный герой "Моби Дика" - все та же мысль. Монолог Ахава перед головой кита - парафраза знаменитого монолога Гамлета. Язык "Моби Дика" тоже намеренно шекспировский, изобилующий архаизмами. Речь Шекспира гипнотизировала Мелвила, и он к месту и не к месту бессознательно воспроизводил елизаветинскую фразеологию. Но главное очарование Мелвила в его стремлении постичь человеческую сложность и глубину, стремлении овладеть шекспировской техникой построения характера. В этом смысле Шекспир является как бы "соучастником" в замысле "Моби Дика".
Чтение Шекспира не только помогало Мелвилу в воплощении его
замысла, но нередко открывало новые возможности в осмыслении
действительности.
ХХ-Й ВЕК
Модернизм Шекспира - благодатная почва для вечного обновления. ХХ-й век изобилует примерами "пересадки" Гамлета, Полония, Лаэрта, Лира, Ричарда III на почву эпохи "заката культуры" и "кризиса духа". У Поля Валери на кладбище мировой культуры Гамлет, перебирая черепа гениев прошлого, размышляет о "жизни и смерти истин" и исчерпании дерзновении. Кроме шпенглеровского - еще один век "заката": Полоний состоит на службе в редакции "большой газеты", Лаэрт занят чем-то в авиации, Розенкранц делает что-то под русской фамилией. Смута времен уступила ясности: на месте столь долгожданного разумно устроенного общества - "совершенный и законченный муравейник".
Шекспир столь злободневен, что, когда Гамлет выходит на сцену с книгой в руках, вполне можно допустить,
Жестокость хроник, скепсис Гамлета, печаль Просперо, апокалиптические настроения последних пьес, символизм Шекспира - все сближало Страстного Пилигрима с идеями и изобразительными средствами драм абсурда. Одиночество героев Беккета на пустой сцене, распад связей у Жака Ануя, театр жестокости Арто, всеиздевка Пинтера, Адамова и Жене - все это отголоски Шекспира в эпоху Освенцима и ГУЛАГа. Самое любопытное, что сам Шекспир оказался вполне приспособленным для таких постановок Жана Вилларда, вполне созвучных настроениям фарсов Ионеско.
Самую замечательную пьесу Беккета "В ожидании Годо" нередко сравнивают с Гамлетом. Модернисты принимают Шекспира как собрата, как отца, как современника. Шекспир потому вечно актуален, что своим модернизмом упредил время, провидел человека будущего.
Шекспир по сей день не сходит со сцен мира именно потому, что сохранил и злободневность, и силу, и провиденциальную мощь. Отразив вечную компоненту человеческого, он не может устареть. Все черты, которые Хаузер приписывал маньеризму Шекспира, в первую очередь вечно кризисное духовное состояние, есть характерные признаки модернизма.
Он всегда смешивает индивидуальные и условные характеристики,
сложные с простыми, наиболее утонченные с примитивными и грубыми...
отсутствие единообразия и последовательности в изображении характеров,
немотивированные изменения и противоречия в развитии их,
самохарактеристики и самообъяснения в монологах и репликах в сторону,
отсутствие перспективы в утверждениях относительно себя и своих
противников, их комментарии, которые всегда надо понимать буквально,
большое количество высказываний, не связанных с характером говорящего,
небрежность поэта, забывающего подчас, кто произносит речь - не то
Глостер, не то Лир или вообще Тимон, а не Лир, - часто вкладывающего в
уста персонажей строки, имеющие чисто лирическую, музыкальную функцию,
служащие для создания определенной атмосферы, нередко говорящей их
устами... Нерасторжимое сочетание естественности и условности
показывает, что форму драматургии Шекспира можно понять только в свете
маньеризма. Постоянное смешение трагического и комического, смешанный
характер троп, резкий контраст между конкретным и абстрактным,
чувственными и интеллектуальными элементами языка, нарочито
подчеркнутая композиция (например, повторение мотива неблагодарности
детей в "Короле Лире"), подчеркивание алогичного, непостижимого и
противоречивого в человеческой жизни - все это свидетельства, что за
исходный момент анализа следует взять маньеризм.