Пророки и поэты
Шрифт:
рисовальщиков. Это развитие (возможно - совершенствование, безусловно
– усложненность) не означает прогресс.
Различие между настоящим и прошлым заключается в том, что
осознание настоящего есть знание прошлого лучшим образом и в большей
степени, чем может продемонстрировать даже само прошлое.
Ни одна нация, ни один язык не смогли бы достичь того, что имеют,
если бы то же искусство не процветало в соседних странах и в других
языках. Мы не сможем понять ни одну из европейских
как следует другие. Изучая историю европейской поэзии, видишь, как
тесно переплетаются нити взаимных влияний.
Для здоровой европейской культуры требуются два условия: культура
каждой страны должна быть неповторимой, и различные культуры должны
понимать свою взаимосвязанность.
Элиот понимал поэзию как живое единство всех когда-либо созданных стихов. Культура - это открытость: открытость влияниям, иным мнениям, внешним и внутренним воздействиям.
Идеи, с которыми вы не соглашались, мнения, которые вы отвергли,
были так же важны, как и те, что вы сразу принимали близко к сердцу.
Вы изучали их без предубеждения, веря, что почерпнете в них новые
знания. Иначе говоря, мы считали само собой разумеющимся наличие
интереса к идеям как таковым, чувство восторга, испытываемое в
свободной игре интеллекта. И дело, которым мы занимались, состояло не
столько в том, чтобы определенные идеи возобладали, сколько в том,
чтобы интеллектуальная активность поддерживалась на высочайшем уровне.
Как и Шекспир, Элиот был противником любой абсолютизации, как и Шекспир, был плюралистом и интуитивистом, как и Шекспир, повторил то, что, по его словам, сделал Лебедь Эйвона: выстроил свои стихи в единую поэму, некую непрерывную форму, успевшую созреть и продолжающую разрастаться.
Самый метафизический поэт,
Поэт жизни и страха, любви и времени,
Ускользающих от обретенья,
Тоскливых правд - струй ненастья,
Трагического таинства,
Имя которому мудрость.
Если ты подойдешь
Голым полем не слишком близко,
не слишком близко,
Летней полночью ты услышишь
Слабые звуки дудок и барабана
И увидишь танцующих у костра
Сочетанье мужчины и женщины
В танце, провозглашающем брак,
Достойное и приятное таинство.
Парами, как подобает в супружестве,
Держат друг друга за руки или запястья,
Что означает согласие.
Кружатся вкруг огня,
Прыгают через костер или ведут хоровод,
По-сельски степенно или по-сельски смешливо
Вздымают и опускают тяжелые башмаки,
Башмак-земля, башмак-перегной,
Покой в земле нашедших покой,
Питающих поле. В извечном ритме,
Ритме танца и ритме жизни,
Ритме года и звездного неба,
Ритме удоев и урожаев,
Ритме соитий мужа с женой
И случки животных. В извечном ритме
Башмаки
Еды и питья. Смрада и смерти.
СЦЕНА
– Шекспир дрянь! Так скучно, тупо. Вестэндские
антрепренеры бегают от шекспировских актеров, они всегда без
работы, и один наш критик сказал, что Шекспир - могила
таланта.
– Неужели, - сказал я.
Комиссаржевский
В XX веке в шекспироведение влилась естественная, но неожиданная струя: театр, главным образом английский, стал важным способом шекспировской "диагностики" мира и сценическим воплощением новейших шекспироведческих идей {См. работу А. Бартошевича "Шекспир в английском театре между двумя войнами".}. Стоило Д.Д. Уилсону выпустить "Что происходит в "Гамлете"", как многие режиссеры очертя голову бросились в сценические эксперименты по воплощению его идей.
Под впечатлением книги "Что происходит в "Гамлете"" были
поставлены спектакли в стратфордском Мемориальном и лондонском
Вестминстерском театрах. Джон Гилгуд использовал ряд идей Довера
Уилсона в своем нью-йоркском "Гамлете" 1936 г.
Лоренса Оливье, как и Гилгуда, более всего занимал один мотив
книги - толкование темы инцеста в "Гамлете", очень мало, лишь косвенно
связанное со взглядами фрейдистской школы.
"Экстремист" и антитрадиционалист Грей, декларируя авторское право режиссера на собственную интерпретацию, ставил "Венецианского купца" как вселенский заговор циников-макиавеллистов, а - "Генриха VIII" - как гротеск на человеческую несвободу. Обе идеи были преподаны в эксцентрическом виде пародии, свойственной переходным эпохам утраты величия.
Шекспировские спектакли Грея бросали вызов ученой
благовоспитанной публике Кембриджа. Почтенные профессора, сидевшие в
первых рядах кресел, пугались и негодовали, когда чуть ли не над
самыми их головами летала на гигантских качелях "прекрасная владычица
Бельмонта" графиня Порция из "Венецианского купца". То, что ничуть не
удивило бы зрителей театра Мейерхольда или Пискатора, повергало одних
обитателей университетского города в священный ужас, других в
святотатственный восторг. Публика, занимавшая дорогие места, сочиняла
петиции протеста в местные газеты, студенческая "галерка" (в данном
случае последние ряды партера) ликовала.
В финале пророчества о великом будущем Англии произносились с
нарочито фальшивым пафосом, а грим маленькой Елизаветы изображал злую
карикатуру на прославленную английскую королеву. Сцена с металлической
конструкцией начинала бешено вертеться, "как аттракцион в Луна-парке",