Пророки
Шрифт:
– Она не станет, – сказала Тета.
– А я думаю, станет.
– Ладно. Тогда увеличиваем ставки. Десять баксов.
Это уже была солидная сумма, но Эви не умела останавливаться.
– По рукам!
Они пожали друг другу руки и снова приникли к витрине. Мэйбел сидела в кресле, и парикмахерша обматывала ее полотенцем.
– На твои десять долларов я куплю самые шикарные колготки в Нью-Йорке, Тета.
Тета хитро ухмыльнулась:
– Еще не все кончено, детка.
Мэйбел вцепилась в подлокотники, когда парикмахерша принялась настраивать кресло, поднимая его повыше. Затем она поднесла ножницы к
– Вот черт! – прошипела Эви.
Тета протянула раскрытую ладонь.
– Я буду носить эти колготки с огромным удовольствием, Эвил.
– Простите. Я… я просто не смогла, – лепетала Мэйбел, пока они шли по Таймс-сквер. – Я увидела ножницы и подумала, что вот-вот упаду в обморок.
– Все в порядке, Мэбси. Не всем быть Зельдами, – примирительно сказала Эви и взяла ее под руку.
– Если я хочу заполучить Джерихо, я должна сделать это такой, какая я есть.
– И ты это сделаешь! – подбодрила ее Эви. – Как-нибудь.
На пересечении 42-й и Пятой авеню они стали махать полицейскому, сидевшему в стеклянной будке над светофором. Он коснулся рукой козырька, и девушки радостно засмеялись, стоя среди мельтешащей толпы, ревущих автомобилей и двухэтажных автобусов. Через сточные решетки вырывались клубы пара, будто части огромного механизма. Пока пешеходы ждали зеленого света, чтобы перейти дорогу, к ним подкатил безногий инвалид в старенькой раздолбанной коляске, одетый в грязную военную форму. Он погромыхал жестяной кружкой.
– Подайте тем, кто служил Родине.
Эви достала кошелек и бросила в кружку доллар.
– Пожалуйста.
– Спасибо, – проскрежетал инвалид. Затем посмотрел на Эви и прошептал: – Пришло время! Пришло время, будьте осторожны.
– Если ты будешь верить каждой душещипательной истории, которую тебе расскажут на улице, то к следующей неделе останешься без гроша, – предупредила Тета, когда они перешли на другую сторону улицы.
– Мой брат ушел на войну и не вернулся.
– О боже, детка. Прости меня.
– Ничего. Это было очень давно, – покладисто ответила Эви. Ей не хотелось, чтобы их дружба складывалась на таких трагических нотках. – Ой, посмотрите на то платье! Это же последний писк!
В кинотеатре на Стрэнде они купили билеты по двадцать пять центов, и билетер в белых перчатках и красной ливрее проводил их на балкон, с которого открывался шикарный вид на огромную нарядную сцену с золотым занавесом. Эви еще не видела ничего подобного. Сиденья были обиты плюшем, стены украшали фрески и лепнина. Огромные мраморные колонны подпирали золоченые балконы и ложи, а внизу стоял огромный вурлицер [29] и поблескивала инструментами оркестровая яма.
29
Электроорган со специальным звукосветовым устройством, использовавшийся в кинотеатрах.
Освещение стало ослабевать и затем погасло. Светилась только будка киномеханика. Занавес медленно раздвинулся. Эви слышала тихое щелканье пленки, когда она перематывалась с одной бабины на другую. На экране появилась надпись: «Новости
– Мы хотим Руди! – закричала Эви. Глаза Мэйбел расширились от ужаса, но Тета довольно ухмыльнулась, и Эви поняла, что своими бунтарскими замашками попала в точку. Мужчина четырьмя рядами ниже шикнул на нее.
– Лучше работу найди, Дедушка Время, – пробурчала она, и девушки сдавленно захихикали.
На экране между тем мужчина с внешностью кинозвезды обходил фабрику и пожимал руки рабочим. На экране появилась новая надпись: «Американский бизнесмен и изобретатель Джейк Марлоу устанавливает новый рекорд производства».
– Этот Джейк Марлоу настоящий сердцеед, – с одобрением промурлыкала Эви.
– Моим родителям он не нравится, – шепнула Мэйбел.
– Твои родители не любят никого из тех, кто богат.
– Они сказали, что Марлоу не разрешает своим рабочим вступать в профсоюзы.
– Это же его компания. Почему он не может управлять ею, как считает нужным?
Раздраженный мужчина спереди подозвал билетера. Девушки немедленно притихли и приняли невинный вид. Киножурнал наконец закончился, и начался фильм. «“Метро” представляет фильм Рэкса Ингрэма по литературному шедевру Винсенте Бласко Ибаньеса “ЧЕТЫРЕ ВСАДНИКА АПОКАЛИПСИСА”». Они затаили дыхание, полностью захваченные фильмом и игрой Рудольфа Валентино. Эви представляла себе, как она на экране целует кого-нибудь столь же прекрасного, как Валентино, как ее лицо будет выглядеть на обложке журнала «Фотоплей». Она поселится на голливудских холмах в доме в мавританском стиле, где повсюду будут лежать тигровые шкуры. Вот почему Эви так любила смотреть кино: она представляла, что живет совершенно иной, блистательной жизнью. Но затем в фильме появились военные сцены. Эви обескураженно смотрела на солдат в окопах, молодых парней, по-пластунски ползущих в грязи на поле боя, погибающих от взрывов. У нее закружилась голова, она вспомнила Джеймса и свои страшные сны. Почему они не оставляют ее в покое? Когда все это прекратится? Почему Джеймс не хотел с ней разговаривать? Она готова была пожертвовать чем угодно, лишь бы снова услышать его голос.
В конце фильма все сидели с мокрыми от слез лицами: Мэйбел с Тетой оплакивали погибшего киногероя, Эви – своего брата.
– Таких актеров, как Руди, больше не будет, – сморкаясь, прохлюпала Мэйбел.
– Верно сказано, сестрица, – промурлыкала Тета, и они вышли на закатное солнце. Увидев искаженное гневом лицо Эви, Тета остановилась. – Что стряслось, Эвил?
– Сэм Лойд, – прорычала Эви. Она бросилась в сторону скопища людей, наблюдавших за карточной игрой «Монте».
– Кто это? – спросила Мэйбел у Теты.
– Не знаю. Но уверена, что теперь он покойник.
– Следите за дамой червей, ребята. На нее поставим деньги. – Сэм разложил карты на картонной коробке и так быстро перемешал, что глаза не в состоянии были уследить за движением. – А теперь, сэр, да, вы. Не хотите ли попробовать отгадать? Первый раунд – пробный, все бесплатно. Чтобы вы поняли, что я играю честно.
Эви рывком перевернула коробку, рассыпав деньги и карты.
– Узнаешь меня, Казанова?
Сэм на мгновение остолбенел, потом улыбнулся: