Прорва
Шрифт:
— Ну вот, — Адвокат покраснел, растерялся и больше не говорил про монстра Горбачевскую.
А ночью Анна остервенело ласкала мужа, совершенно потерявшегося от страха. Он то замирал, то кидался на нее, стараясь изобразить обезумевшего от страсти зверя. Не получалось.
— А так можешь? — говорила Анна, и слова ее, если по порядку, не укладывались никакой логикой. — Возьми же меня, идиот! Родной мой, Саша, стыдно! Застрели его! Скотина! — и била мужа по лицу. — Сделай что-нибудь! Лакей, гадина! — и рыдала
Фуэте у Балерины сегодня получилось.
Это было не фуэте — наваждение.
Она крутилась полминуты, минуту, полторы минуты… и никак не могла остановиться. Зал взорвался аплодисментами, замолк, опять взорвался и пришел в полный экстаз, когда Балерина, наконец, остановилась, высоко задрав ногу.
Аплодировали стоя. Один из почитателей едва не вывалился с балкона, успели поймать. Можно было подумать, что это не балет, а съезд народных депутатов — так аплодировали!
Она убежала за кулисы:
— Мне кажется, я больше никогда не смогу! — и расплакалась.
Василий с цветами от организации вошел в кулисы.
— От нашей организации! — сказал он и пожал Балерине руку. — Самой прекрасной балерине!
— Смотрите, не влюбитесь! — сказал кто-то, и все засмеялись.
Сказали так, наверно, потому, что Василий был очень красив. Его сразу хотелось влюбить в себя. Или хоть в кого-нибудь.
Василий хотел сказать речь, но от волнения сказал глупость:
— Я не имею отношения, Надежда Павловна, но вы так не похожи на всё!
— Вообще ни на что? — наспех пококетничала Балерина, и все засмеялись.
— Да ну! — махнул рукой Василий. — Не умею я говорить ваши речи! — и быстро-быстро зааплодировал.
И все зааплодировали.
Надежда Павловна улыбалась, пожимала плечами, счастливая и смущенная. Потом, решившись вдруг, повторила кусочек фуэте: покрутилась вокруг себя, вместе с цветами.
— Ну просто здорово! — крикнул Василий, и все аплодировали. Быстро-быстро. И в восхищении мотали головами: невероятно! Небывало!
Перестали аплодировать. Помолчали. Вздохнули. Пауза.
— Браво! — крикнул кто-то, и все опять зааплодировали. Быстро-быстро. Бешено.
— Аня, — говорил утром муж, одетый, проверяя кобуру с пистолетом. — Сегодняшний вечер я не отменю. Что хочешь делай, думай. На службе очень тяжелое положение. Может полететь всё. Всё, — подумал, стоит ли рассказывать, и рассказал. — Нам пришлось заменить лошадь. Новому нужен черный конь. Только черный и только конь. За такой короткий срок коня может обучить только Бурдюк. Кто может дать Бурдюка, ты знаешь. Я сказал всё.
По радио передавали аплодисменты.
— Сделай погромче, — попросила Анна. Муж сделал.
Пауза.
— Я не могу подвести страну! — крикнул муж.
Анна не ушла. Наоборот. Она нарядилась, накрасилась и очень хорошо подготовилась к приему гостей.
Гости пришли. Ужин продолжался. Кто-то из гостей, как две капли воды похожий на мужа Анны. Еще двое — похожих уже между собой, похожие на своего начальника, не такого, как начальник мужа Анны. Василий. Адвокат. Анна.
— А какая она? — спрашивали у Адвоката.
— Горбачевская? Как бы вам ее определить?.. Она из тех, кто согласен на один процент. Есть такие, среди смертельно больных. «Доктор, сделайте мне операцию!» «Дорогая, девяносто девять процентов, что операция не поможет». «Да?» «Да». «И все-таки сделайте». — Сложно, — сказал Василий.
— Нет, а внешне какая? — спросил кто-то.
— Такая… продолговатая, — подумав, определил Адвокат. — В тюрьме, без грима, похожа на немолодого мушкетера. И пахнет от нее, извините, как от бочки из-под кислой капусты. Я не шучу.
— Фу!
— Не понял.
— А любовь? — и засмеялись.
— Какая любовь!.. Заманила, убила и расчленила, предварительно ограбив, четверых мужчин.
— Сколько?!
— Вообще, интересно было бы посмотреть на этих четверых, — засмеялся Адвокат. — И поспрашивать: зачем?! Видимо, она олицетворяет собой специфический вид вожделения. Советского вожделения.
Замолчали.
— Очень вкусное оливье, — сказал усатый.
— И вы будете защищать?
— Непременно. Я преклоняюсь перед невозможным. Слаб. И я, знаете, предложил ей тот самый процент, который может ее спасти.
— Спасти?!
— Да. Мы откажемся от трех из четырех трупов: они доказаны косвенно. И если на свете возможен один процент, моя подзащитная сделает так, что ее выпустят вообще и насовсем.
— Вообще?
— Да! Я велел ей забеременеть. А?! Ха-ха! Знаете, что она сказала?! «Спасибо». Жаль, что ее не выпускают даже на прогулку.
— А у вас есть дети?
— Не надо пошлить, — поморщился Адвокат.
— Когда я кого-нибудь убью, я приду к вам, — сказал Василий. — Саш, давай кого-нибудь зарежем и придем к нему?
— Нам же не забеременеть, — отшутился муж Анны.
— А когда она убивала: до или после? Или во время?
— Или вместо?
— Обидно, если «вместо».
— А ужинать давала? Или так?
Анна посмотрела в окно: там ехали шесть поливальных машин.
Когда машины за окном проехали, окатив Анну холодной водой, в комнате был уже другой разговор.
— Город надо начинать строить с театра, — сказал Василий. — Если бы вы знали, какой балет мы вчера посмотрели!
— Вы идиот, — спокойно возразил Адвокат. — Город надо начинать строить с острога. Потому что иначе, пока вы строите театр, у вас его разворуют по косточкам. А моя Горбачевская вырежет за ужином всех ваших строителей.