Прорыв из Сталинграда
Шрифт:
— Несчастные идиоты, — бросил фон Доденбург. Он смотрел, как самолет начинает свой разбег по взлетной полосе, готовясь взлететь. Раненые хватались за его крылья и фюзеляж, отчаянно пытаясь хоть каким-то путем проникнуть вовнутрь. — Они думают, что это их последняя возможность спастись и уцелеть, и…
Он замолчал. Из-за пелены пурги неожиданно выскочил советский «Як». Он пикировал прямо по направлению к транспортному самолету на скорости 400 километров в час. Из его четырех пулеметов, установленных в крыльях и начавших одновременно бить по «Юнкерсу», вырвались языки алого пламени. Пули тут же пробили фюзеляж немецкого транспортника сразу во многих местах. Раненые с воплями повалились в снег. Многие из них оказались ранеными снова — или уже убитыми.
Фон Доденбург сделал движение, точно собирался броситься на помощь пострадавшим от крушения. Гейер едва успел схватить его за руку.
— Слишком поздно! — прокричал в ухо Куно штандартенфюрер.
В следующий миг взорвались баки с горючим, находившиеся в «Юнкерсе», и тот превратился в огромный пылающий костер. Мгновенно погибло все живое, что находилось внутри самолета и рядом с ним.
Фон Доденбург издал болезненный стон. Но Стервятник, казалось, был ничуть не тронут видом умирающих и раненных людей; даже зрелище обугленных и обезображенных яростным пламенем мертвых тел не произвело на него особого впечатления. Вместо этого он медленно и раздельно произнес:
— А ведь это могло быть нашей последней возможностью вырваться отсюда.
И Стервятник еще выше поднял теплый воротник шинели.
— Ну что ж, фон Доденбург, давайте возвратимся в расположение нашего «Вотана». Нам надо спланировать кое-какие действия на будущее, мой дорогой друг…
Глава вторая
Прятавшийся в окопе обершарфюрер Шульце очень медленно — и очень, очень осторожно — стал поднимать вверх палку, на конце которой была надета грязная белая рукавица. В нескольких метрах за его спиной повар разделывал топором мерзлую буханку хлеба с отрубями. С десяток бойцов «Вотана» завороженно замерли вокруг повара, с замиранием сердца следя за его движениями и за тем, как он разделывал хлеб. Один кусочек хлеба и тонкий ломтик конины составлял весь их суточный рацион в этот жутко холодный ноябрьский день.
— Я лучше насру себе в сапоги, нежели стану есть какую-то ослятину, — недовольно пробурчал обершарфюрер. — Красавчику-сыну фрау Шульце требуется иная пища! И в гораздо больших количествах! А эти ломтики мяса, мне кажется, все размером с те, которые получаются, когда еврейские раввины делают младенцам обрезание! Неужели кто-то всерьез полагает, что я буду пихать эту дрянь в свои драгоценные кишки?!
Давний приятель Шульце, роттенфюрер Матц, с деревяшкой вместо одной ноги, хмыкнул:
— Спокойно, парень. Тебе еще повезло. Рассказывают, что макаронники вынуждены сейчас питаться трупами своих собственных товарищей.
Бывший докер из Гамбурга небрежно пожал своими здоровенными плечами:
— А чего еще, собственно, можно ожидать от этих чертовых иностранцев? Разве они видели в жизни что-нибудь по-настоящему хорошее? Возьми, к примеру, тех же гребаных французов. Им приходится есть лягушек, которых они достают из грязного пруда, и заниматься любовью при помощи собственных языков. — Он сплюнул на мерзлый, плотно слежавшийся снег. — Ну что ж, Матц, смотри в оба. Я готов.
Роттенфюрер стиснул в руках бинокль и приготовился к тому, чтобы внимательно осматривать раскинувшуюся перед ним безмолвную снежную панораму переднего края, не обнаруживая при этом свое собственное местоположение. Для этого он специально скорчился в самом дальнем углу траншеи. Затаив дыхание, Шульце приподнял палку с рукавицей повыше — до тех пор, пока та не показалась над верхним обрезом траншеи. Шульце облизал потрескавшиеся губы, ожидая, что за этим последует.
Бам! Пробитая пулей рукавица упала на дно траншеи. Обершарфюрер встряхнул правой рукой. Она все еще чувствовала силу удара пули, которая пробила рукавицу и едва не выбила палку у него из пальцев.
— Я заметил ублюдка! — радостно закричал Матц. — Заметил его! — Он опустил бинокль. — Впервые засек его в этих местах, черт побери!
Шульце растолкал бойцов, которые сгрудились вокруг повара, раздававшего пищу, не в силах оторвать от него голодных взглядов, и подбежал к Матцу.
— Где же он сидит? — нетерпеливо спросил он.
— В полуразрушенном кирпичном сарае в направлении на три часа. Передняя стена в этом сарае отсутствует. Вся обрушилась. Но русские, похоже, прикрыли место расположения снайпера куском металлического листа. И он прячется под ним. А для стрельбы он использует патроны, начиненные бездымным порохом. Чтобы быть как можно более незаметным. Но я все-таки засек его. Я заметил движение.
— Если ты облажался, я тебе такое движение в задницу обеспечу! — угрожающе бросил Шульце. Но в глубине души он был уверен, что Матц не ошибся и ничего не перепутал — не зря же он имел заслуженную репутацию самого наблюдательного бойца во всем «Вотане». У Матца был самый острый глаз среди всех них.
— Ну что ж, — задумчиво произнес обершарфюрер, потирая массивный небритый подбородок пальцами, похожими на сосиски. — Теперь нам надо подумать, как обезвредить этого снайпера без того, чтобы нам самим прострелили головы.
На лице Матца появилось встревоженное выражение.
— Может, лучше отказаться от этой мысли, а, Шульци? — завел он. — Ты же знаешь, какие хитрые и безжалостные бестии эти русские снайперы!
Шульце ткнул пальцем в свою мускулистую грудь.
— Это же очень просто, ты, дурень. Мы просто должны вести себя чуть-чуть похитрее, чем они. И обвести их самих вокруг пальца. — Он ласково похлопал ладонью по стальному шлему роттенфюрера, точно мать, которая желала приласкать своего непутевого глупенького сынка. — К тому же, Матц, дружище, ты же знаешь, как здорово оснащены русские снайперы, когда находятся на переднем крае для выполнения задания. Им дают с собой вдоволь еды — самой лучшей, самой аппетитной жратвы. — Он потер свой покрасневший нос, из которого почти непрерывно капало. — И к тому же, дурень, у них всегда с собой имеется… ты знаешь что. — Он беззвучно и медленно, по буквам, произнес губами слово «водка».
Теперь уже Матц жадно облизал губы в нетерпеливом предвкушении.
— А, ты имеешь в виду огненную воду, парень!
— Вот именно, мой маленький дружок-недоумок. Все иваны перед тем, как пойти в атаку, получают вдоволь водки. А снайперы, как я полагаю, получают самую лучшую водку. И больше всех. — Глаза Шульце сверкнули. — И весь вопрос, насколько я понимаю, заключается в том, как именно мы можем прибрать к своим рукам всю эту замечательную жратву и все это восхитительное пойло русского снайпера!
Повар между тем закончил делить продуктовые пайки. Кто-то, глядя на него, простонал:
— Черт побери, парни, я где-то посеял свою вставную челюсть. Как я смогу пережевать все это без них?!
— Да, ты здорово влип, бедолага, — расхохотался повар. — Потерять свою вставную челюсть — это все равно, что стать самострелом и нанести самому себе серьезное увечье. Мне, наверное, следовало бы доложить об этом нашему Крадущемуся Иисусику.
Говоря о Крадущемся Иисусике, повар имел в виду адъютанта штандартенфюрера Гейера, которого все называли так, потому что тот специально носил ботинки с подошвами на толстой резине, чтобы бесшумно подкрадываться к ничего не подозревающим бойцам в тот момент, когда они совершали что-то неположенное, и ловить их на месте преступления. Потерявший искусственные зубы солдат, нахохлившись, принялся сосать замерзший ломоть хлеба, пытаясь как-то размять его голыми деснами.