Шрифт:
К.И.Ситников
ПРОРЫВ К МОРЮ,
ИЛИ НИКТО НЕ УБЕЖАЛ
В июле, в одиннадцать часов утра, сидя в душной каморке начальника железнодорожной станции, капитан Антонов и не подозревал, что ему суждено изменить ход истории. На руках у него было два туза, а у начальника станции две дамы, семерка пик и девятка козырей. Начальник шевелил лиловыми губами и тяжело отдувался. Фуражку с молоточками он еще четверть часа назад положил рядом с локтем на стол, обнажив красную нездоровую лысину, на которой стояли крупные капли испарины. Начальник он был новый, назначенный вместо прежнего, латыша, которого расстреляли десять дней назад за саботаж. Сначала Антонов разглядывал его рыхлое лицо с багровым бугроватым носом и серыми навыкате глазами под рыжеватыми бровками. Потом, сцепив пальцы с зажатыми в них тузами, равнодушно отвернулся к окну. За окном ничего не происходило. Перрон был пуст, и пути были пусты, если не считать товарняка, стоявшего уже десятый день. Взгляд рассеянно скользил по круглым бокам почерневших от мазута цистерн и вдоль длинных платформ для перевозки танков. Там, на путях, стоял зной, тяжелый и жирный, как мазут. А по ту сторону путей, на обширной лесной поляне, под пропитанным солярой брезентом, затаилась до поры до времени железная беспощадная смерть. Антонов снова повернулся к потной красной лысине, и в правом виске заломило, как будто в череп вставили железный костыль и принялись медленно, с садистским удовольствием вращать. Чего эта сволочь тянет? Антонова охватила ледяная ярость. Вынуть из кобуры тяжелый, холодный пистолет, приставить к этой разгоряченной лысине и спустить крючок: Но ярость тут же испарилась, оставив по себе чувство еще большей апатии и легкое дрожание пальцев. Мимо окна прошли двое с синими нашивками. Они выглядели неприлично выхоленными для послеобеденной сиесты и всем своим видом наводили на мысль о прохладных кабинетах с воздушным кондиционированием, тонким запахом дорогих сигарет и дорогого мужского одеколона. Они были словно пришельцы из иного мира - стерильно чистого и холодного. Антонов прикрыл глаза, чтобы унять боль в виске, и поплыл, поплыл куда-то: потом вздрогнул, сильно качнувшись вперед, облизал пересохшие губы и с удивлением воззрился на начальника железнодорожной станции. Тот уже не сидел за столом, а стоял, в фуражке, прижавшись жирной спиной к стене, и подобострастно глядел мимо Антонова. Однако больше всего Антонова удивили брошенные на стол карты - картинками кверху: две дамы, семерка пик и девятка козырей. Он и без того знал расклад противника: у него была феноменальная память, особенно на числа. Но чтобы начальник станции вот так бросил начатую игру?.. Глядел начальник станции на двоих в синих нашивках. - Капитан Антонов?
– вежливо осведомился майор.
–
– спросил он. Голос у него был высохший и надтреснутый, как доска. Антонов откашлялся. Не хватало только, чтобы эти, в синих нашивках, подумали, будто он испугался. Майор вдруг улыбнулся, но ничего не ответил. Они вышли на площадь, и Антонов почувствовал, как ватное одеяло жары оборачивает его тело. Сейчас бы в озеро: прохладное: с сероватой пеной вокруг скользких стеблей тростника: Они обошли желтое здание вокзала, спустились по ступенькам и завернули за чугунную ограду. За оградой был разбит небольшой каштановый парк, в сухой траве валялись зеленые шипастые плодики. Место было тенистое и уединенное, очень подходящее было место... Сейчас они достанут пистолеты, с отчетливой ясностью подумал Антонов, и начнут меня расстреливать. Он всегда был уверен, что в любое мгновение его могут арестовать и расстрелять, просто так, без всякой причины. В глубине парка стоял двухэтажный дом, одна дверь его распахнута настежь и подперта железным крючком. Они прошли в обшарпанный подъезд и поднялись по лестнице. Майор позвонил, щелкнул замок, и они вошли в тесную прихожую. Открывший им лейтенант вернулся на стул с покосившейся ножкой, поставленный прямо посреди коридора. В прихожей, как в обыкновенной казарме, пахло сапогами и застарелым потом. Вот тебе и иной мир: Антонов даже разочаровался. - Подождите здесь, - сказал майор. Сам он прошел в комнату и плотно прикрыл за собой дверь. Младший лейтенант остался возле входной двери, за спиной у Антонова. Антонов принялся разглядывать лейтенанта, сидевшего на стуле. Интересно, что было бы, если я сейчас повернулся и вышел. Вот так просто повернулся, отодвинул младшего лейтенанта в сторону и вышел. Дверь приоткрылась, и майор выскользнул из нее. - Проходите, - сказал он. Комната была большая и почти совсем пустая. Обои на стенах выцвели, только в углах насмешливо топорщились яркие квадраты, еще недавно прикрытые мебелью. Теперь в комнате стоял лишь огромный письменный стол, на котором лежала одинокая папка с тесемками, да сиротливо жался к противоположной стене черный кожаный диванчик. Окно было распахнуто настежь, и перед ним стоял табурет. За столом сидел полковник разведывательной службы. У него было тяжелое анемичное лицо и короткая седая стрижка. - Антонов, Павел Николаевич?
– спросил он, раскрывая папку и бегло просматривая первую страницу. - Он самый, - не по уставу ответил Антонов. Полковник поднял на него удивленные бледно-голубые глаза. - Командир второй танковой роты четвертого батальона капитан Антонов. И - странное дело - взгляд у полковника потеплел. Полковник кивнул на табурет. - Присаживайтесь, Павел Николаевич. Вы на меня не сердитесь, - сказал он вроде как даже виновато. Теперь Антонову настала очередь удивляться. Полковник вдруг вскочил и нервно прошелся по комнате. Антонов тоже поднялся. - Черт, не могу я так!
– Полковник остановился перед Антоновым, одно веко у него неприятно подергивалось.
– Ты меня не помнишь, Паша? Ну, посмотри: посмотри внимательней. Он жадно впился глазами в лицо Антонова. - Ведь это ты: я чувствую, что это ты: Ну?
– спросил он с надеждой. Узнал? Антонов медленно покачал головой. Полковник постоял перед ним еще несколько мгновений, и Антонов явственно видел, как с каждым мгновением угасает в его лице надежда. - Хорошо, - сухо сказал полковник, помрачнев. Он вернулся за стол и, достав из папки пачку больших фотографий, не глядя протянул их Антонову. Ознакомься. Антонов взял их левой рукой - он был левша. Это обстоятельство не ускользнуло от полковника, он прищурился, но ничего не сказал. На фотографиях крупным планом в разных ракурсах была изображена мужская голова с очень аккуратным круглым отверстием в виске. Мужчина как две капли воды походил на Антонова. К одной фотографии скрепкой крепился вырванный из большого блокнота листок. - Читай, читай, - нетерпеливо сказал полковник. На листке размашистым почерком было написано: "Антонов П.Н. Казань, Танковое училище, 15 янв., 2001 г. 16-55. Пациент лежит лицом вниз, около головы обледенелая лужа крови. Больной перевернут на спину, зрачки широкие, реакции на свет нет, пульсации нет, самостоятельное дыхание отсутствует. В области правого виска огнестрельная рана, кровотечения из раны нет. Выраженный цианоз лица. Реанимация. Непрямой массаж сердца, интубация. 17-10. Приехала реанимационная бригада. Мероприятие 20 мин не дало эффекта, прекращено. Констатирована смерть. В 16-15 пациент, выйдя из корпуса училища, выстрелил в висок из табельного пистолета "Макаров". Капитан медслужбы (и подпись)." Антонов перевернул листок, но на оборотной стороне ничего не было. Аккуратно сложив фотографии, он вернул их полковнику. Опять некстати заломило висок, железный костыль принялся вращаться, все глубже врубаясь в мозг, задел правое глазное яблоко, и оно тут же начало болезненно пульсировать. Сцепив зубы, Антонов попытался сложить губы в ироническую усмешку. Ему не хотелось, чтобы полковник заметил, что ему плохо. Полковник подался вперед: - Где вы были 15 января 2001 года в шестнадцать часов пятнадцать минут, Антонов? Или как вас там зовут на самом деле? - Меня зовут Павел Антонов, - сквозь зубы процедил Антонов, стараясь унять боль, которая захватила уже всю правую половину головы.
– 15 января 2001 года в шестнадцать часов пятнадцать минут я был в аудитории, читал курсантам историю. - Неправда! Еще десятого вас временно отстранили от ведения занятий за подозрение в попытке изнасилования младшего курсанта! Почему вы говорите неправду? Антонов покачнулся. Огромное огненно-красное колесо закрутилось у него перед глазами, письменный стол, полковник, стены комнаты тронулись с места, перед глазами промелькнули щелястые доски пола, а потом он почувствовал, что голову ему приподнимают чьи-то мягкие, но сильные руки. - Паша? Паша, ты в порядке?
– доносился откуда-то издалека, из густого белого тумана, знакомый голос.
– Зуев, поддержи его: дай мне стакан: В губы Антонову ткнулся стеклянный край стакана, и с первым же глотком холодной, почти ледяной воды туман перед глазами начал рассеиваться. Антонов захлебнулся, и вода полилась у него по подбородку. - Д-достаточно, Николай Алексеевич, - проговорил он. Стакан исчез. - Зуев, давай его на диван: Они помогли Антонову подняться и уложили его на диван. - Ты вспомнил, Паша?
– взволнованно спросил полковник, садясь рядом и яростно маша рукой на лейтенанта Зуева, чтобы тот вышел из комнаты. Они остались одни. - Это все неправда, Николай Алексеевич!
– Антонов даже попытался привстать, но полковник успокоительно погладил его по руке.
– И они тоже это знали: Этот генеральский сынок с дружками: Я застал их: Но они запугали мальца, и он показал на меня: Вы мне верите, Николай Алексеевич? - Я верю тебе, Паша, - твердо сказал полковник.
– Мы с Машей думали, ты умер: Я хотел забрать тебя. Ну, написал прошение: А мне отвечают чертовщина какая-то, - что труп исчез. Так вот просто: был и исчез. Где ты пропадал все это время, Паша? Хотя нет, не отвечай. Я ведь понимаю, что, скорее всего, ты не можешь, не имеешь права сказать: А тут гляжу, в списках фамилия знакомая: и год рождения - все сходится. Дай, думаю, проверю: своими глазами хотел убедиться. И вот он ты - живехонек! Ну, как ты? Чего-нибудь хочешь? Антонов уже отошел от обморока. Он поднялся и смущенно оправился. - Николай Алексеевич, - сказал он, стараясь не глядеть на полковника, - вы можете выписать мне какой-нибудь пропуск?.. Ну, знаете, эти: которые по Соглашению: - Ты что, к латышам в тыл собрался? - Надоело все. Хочу на море взглянуть. Сто лет на море не был. А, Николай Алексеевич?
– он поглядел на полковника просительно. Полковник смотрел на него задумчиво. - Я доверяю тебе, Паша, - сказал он наконец. Он подошел к столу, вынул из ящика бланк и, не садясь, быстро написал на нем несколько строк. Протянул Антонову. Антонов взял листок и, сложив его несколько раз, сунул в карман кителя. - Я могу идти? - Иди, Паша. Встречаться с начальником станции не хотелось, и Антонов перешел пути напротив складов. Он углубился в лесок - еще несколько шагов, и за кустами показались брезентовые бугры. Из-под брезента вкусно пахло горячим железом, соляркой и свежей сталью. Антонов стащил с танка нагретый солнцем брезент и забрался в парное нутро машины. Попрыгал на сиденье, устраиваясь поудобней, положил руки на рычаги - и тихонько засмеялся, так ему вдруг стало хорошо. За спиной кто-то заворочался, Антонов обернулся и увидел заспанное мальчишеское лицо с оттопыренными ушами. Лицо показалось ему знакомым. Это был рядовой Шалагин. Тот самый, который десять дней назад отказался расстреливать бывшего начальника железнодорожной станции. "Я тебя самого расстреляю, слюнтяй!" - пообещал тогда комвзвода. Надо же, подумал Антонов с легким удивлением, не расстрелял. - Ты чего здесь?
– спросил Антонов. Взгляд у рядового Шалагина сделался виноватым: - Я убежал, - признался он. И огорченно добавил: - Да ну их всех, дураки какие-то!.. Я ведь ему говорю, что не могу, а он свое: Как это можно быть таким тупым?.. Ну, если не могу я, разве я виноват? Нет - он свое талдычит: Анотонов уже не слушал его, усиленно соображая, что же делать с мальчишкой. Пропадет ведь: А, была не была: - Рядовой Шалагин! Слушай мою команду! Шалагин замолчал и подобрался. - Тебе поручается выполнение ответственного задания. Операция называется "Прорыв к морю". - А что я должен делать? Этот вопрос не застал Антонова врасплох. - Сесть на место стрелка, надеть шлем и ждать дальнейших распоряжений. - Вот здорово, - сказал Шалагин. Он быстро перебрался вперед, натянул шлем и застегнул ремешок. Антонов оглядел его и остался доволен. Он тоже натянул шлем с наушниками, включил бортовой компьютер, открыл смотровые щели и запустил дизель. Верхнего люка задраивать не стал, чтобы хоть немного обдувало ветерком. А ветерок будет, обязательно будет, это я тебе обещаю!.. Машина заурчала, мягко двинулась с места. Движущие силы истории, говоришь?.. Я вам сейчас покажу движущие силы!.. Они осторожно переползли через пути, кроша бетонное покрытие, вскарабкались на перрон. Из окна комнаты начальника станции выглянуло бледное лицо с рыжеватыми бровками. С каким удовольствием всадил бы я сейчас пулеметную очередь в этого жирного борова! Антонов передернул рычаги, танк развернулся и двинулся в сторону шоссе. На шоссе стоял грузовик. Пустой. Это хорошо, что пустой, подумал Антонов и прибавил скорость. Его опять охватило беспричинное веселье. Шалагин что-то испуганно крикнул и обхватил голову руками. Они выпрыгнули на шоссе, ствол пробил дощатый кузов насквозь, заостренный корпус протаранил грузовик, гусеницы легко, как игрушку, подмяли его под себя, протащили грохочущие, разваливающиеся обломки по бетонному покрытию. Шалагин тут же подскочил, высунулся из башни и вдруг заорал восторженно: - Мы сделали его, товарищ капитан! Мы сделали его! - Ну, вот, а ты боялся, - улыбнулся Антонов.
– Это как первая женщина. Только вначале страшно. Шалагин вернулся на свое место и жадно впился глазами в смотровые щели. Они мчались по шоссе, и теперь ничто не заслоняло обзор. И дух захватывало от солнца, быстрой езды и ощущения свободы. - Товарищ капитан, - сказал Шалагин. - Зови меня Павел Николаевич. - А меня Алеша, - невпопад сказал Шалагин.
– Алексей. Тоже Николаевич. Он замялся. - Товарищ ка: Павел Николаевич, меня теперь расстреляют, да? Я ведь сбежал: - Я скажу, что приказал тебе. - Но ведь это неправда. - Какая разница? Они замолчали. - Куда мы едем? - На запад, - сказал Антонов. - Мы дезертировали? - Мы просто едем на запад. - А потом? - Потом будет море.
* * *
Книжка была без названия. Шалагин нашел ее в школьной библиотеке, в которой он сидел под арестом. Половина страниц в ней была вырвана, но это не имело ровным счетом никакого значения: книжку все равно невозможно было читать подряд, потому что в ней не было ни сюжета, ни главного героя. Развалясь на внешней броне танка, Шалагин развлекал себя и Антонова тем, что открывал безымянную книжку наугад и громко из нее зачитывал. Это были простые рассказы о простых событиях, например о том, как один человек встал утром и куда-то пошел, встретил другого человека, они поговорили и пошли туда-то. При этом звали их всегда очень длинно и смешно, Шалагин спотыкался на втором слоге, возвращался к началу и с удовольствием повторял трудное слово. Забавней же всего было то, что в самый неподходящий момент в очень простые и понятные события вдруг вмешивались какие-то ангелы с мечами или происходили какие-нибудь еще сказочные чудеса, и тогда Шалагин удивленно шевелил розовыми ушами, перечитывал это место и вдруг заливался неудержимым хохотом. Антонов, глядя на него, тоже не мог удержаться от улыбки. - :Валаам встал поутру, - читал Шалагин, водя пальцем по странице, оседлал ослицу свою и пошел с князьями Мо-а-витскими. Моавитскими: И воспылал гнев Божий за то, что он пошел, и стал Ангел Господень на дороге, чтобы воспрепятствовать ему. Ха! ангел встал: Он ехал на ослице своей, и с ними двое слуг его. И увидела ослица Ангела Господня, стоящего на дороге с обнаженным мечом в руке: Ха! ангел на дороге с мечом стоял!.. и своротила ослица с дороги: Во прикол! ослица увидела ангела и своротила!.. Что, интересно, она ему своротила? - Или вот еще, - Шалагин снова открывал книжку наугад и зачитывал: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев его: Иессей родил Давида царя: Ух ты, "царя"!.. Как же они их всех родили, не пойму?.. Давид царь родил Соломона от бывшей за Уриею: Ну вот скажите, Павел Николаевич, есть в этом какой-нибудь смысл? Антонов только улыбался. Шалагин закрывал книжку и начинал философствовать. - Павел Николаевич, - ни с того ни с сего говорил он, - а у вас мысли бывают? - Как это? - Ну, мысли, - шевелил ушами Шалагин.
– Вот, например, война эта. Ведь это никакая не война. Какая же это война? Война - это когда одни воюют против других. А против кого мы воюем? - Против латышей. - Да разве мы против них воюем? Мы с ними воюем. - А какая разница? Что-то я не пойму тебя, Алеша. - Большая. Мы с ними воюем. Только вот против кого? Антонов в ответ только хмыкнул. Он был уверен, что Шалагин и сам не понимает, о чем говорит. И все же было в его словах что-то такое, что заставляло задуматься. Антонову показалось даже, что это Шалагин не сам говорит, а кто-то другой говорит через Шалагина. Вот и теперь, вроде бы полная бессмыслица, а что-то в душе у Антонова шевельнулось: Был в короткой военной практике Антонова эпизод, до сих пор вызывавший у него недоумение и какое-то беспокойство. Случилось это еще в Резекне, как раз накануне Соглашения, рано утром. Танковая рота Антонова должна была двигаться к промышленной части города и захватить химический завод. Разведка доносила, что там все вроде бы спокойно. И все же с самого начала операции Антонова не оставляло гнетущее ощущение надвигающейся катастрофы. Он и сам не мог понять, в чем дело. Никогда раньше с ним такого не бывало, а тут: Старинные, мощеные камнем улицы, кое-где перегороженные развалинами или бетонными блоками баррикад, казались мертвыми. Мирные жители покинули Резекне еще два дня назад, дважды город утюжили тяжелой артиллерией, казалось бы, чего еще?.. Ан нет же: Они двигались колонной, поднимая густую пыль траками. Временами откуда-то слева наплывал жирный, черный дым, и становилось темно, как ночью. Они были уже на половине пути, когда пришло сообщение о том, что в западной части города появилась колонна латвийских танков. Откуда они взялись и куда направляются, было совершенно непонятно. Услышав о появлении противника, Антонов подумал о том, что неприятности, предчувствие которых неотступно преследовало его все это время, начинаются. Он запросил командование, должен ли он продолжать выполнение операции или будут какие-то иные распоряжения. Ему ответили, что ситуация под контролем и что он должен продолжать выполнение задания. И вот тут-то произошла первая странность того дня, о которой Антонов впоследствии старался не вспоминать и уж тем более никому не рассказывать. Едва они миновали магазин готовой одежды, образцы которой были выставлены в витрине, и собирались уже пересечь перекресток, как слева опять клочьями наплыл черный туман, неторопливо рассеялся, и: Собственно, ничего не произошло. Просто Антонов увидел стену дома по ту сторону улицы, это была торцовая, без окон, стена пятиэтажного здания, отштукатуренная и выкрашенная светло-розовой краской. Ничего особенного в ней не было, но как раз в этот момент солнце выглянуло между домами у них за спиной, и эта стена озарилась ярким розовым светом, словно бы исходящим изнутри, как будто зажгли свечку в японском волшебном фонаре. Эта светящаяся стена так поразила Антонова, что он сделал знак водителю остановиться. Они отъехали в сторону, и Антонов связался со второй машиной. Он и сам не знал, почему он это делает, но в нем вдруг возникла твердая уверенность, что он поступает правильно. - Второй, берешь командование на себя. Двигаться строго колонной. Если нарветесь на латышей, отступайте. В бой не ввязываться. Я вас догоню. С Богом! Стоя в стороне, они дождались, пока колонна пройдет мимо, а сами двинулись по узкой боковой улочке. Потом Антонов никак не мог взять в толк, что это командованию вздумалось начать обстрел именно этой части города именно в эту минуту. Нет, ему, конечно, объяснили, что разведка донесла о появлении вражеских танков. Во всяком случае, одного танка: И у Антонова не было оснований этому объяснению не верить, тем более что он сам этот танк видел: Как бы то ни было, неожиданно все кругом пришло в движение, потеряло твердые очертания, смазалось, словно поколебалось самое основание реальности: И лишь когда справа воздвигся остов трехэтажного дома с пустыми, почернелыми окнами, а слева взгромоздилась бесформенная груда кирпичных обломков, адский грохот на несколько минут утих. И сразу, как только это произошло, из чудом уцелевшей подворотни прямо на танк выскочила женщина. Водитель едва успел остановить машину, а женщина набросилась на танк с кулаками, что-то надрывно крича. И тогда Антонов совершил второй за этот день необъяснимый поступок - он в бешенстве вынырнул из люка и покрыл женщину матом. В другое время и в другом месте это было бы обыкновенное дело, но теперь: при всех обстоятельствах: Женщина оказалась латышкой, но по-русски ругалась не хуже Антонова. Покрыв его не менее изощренным матом, она срывающимся голосом потребовала: - Поворачивай!.. поворачивай за мной!..
– И вдруг просящим голосом: Давай, милый: Окончательно ошалевший Антонов не нашелся, что сказать. Поэтому он просто велел водителю двигаться за женщиной. Через минуту он уже все понял. В подворотне, откуда выскочила, рискуя попасть под гусеницы танка, женщина, жалась к стене кучка детишек. Их было пять или шесть. Все мальчики и только одна девочка. Эта девочка почему-то особенно запомнилась Антонову. Она посмотрела Антонову прямо в глаза, и в ее взгляде Антонов не увидел ни удивления, ни страха - это был спокойный, взрослый взгляд не-ребенка. Антонов мгновенно оценил обстановку. Оставлять детей здесь - безумие. Попробовать вывести их из района обстрела, прикрывая броней танка, - тоже безумие: но все же дающее шанс. Он в нескольких словах объяснил женщине, что они должны делать: бежать, держась как можно ближе к броне: И они двинулись. И тут же все вокруг опять наполнилось адским грохотом. Танк двигался медленно, пожалуй, даже медленней, чем мог бы: Но Антонову все казалось, что, если они прибавят ходу, детишки отстанут, и тогда огонь сметет, уничтожит их: Он был так сосредоточен на том, чтобы дети не отстали, что не заметил, как впереди, прямо по ходу их движения, появился тяжелый латвийский "балуодис". Пушка "Балодиса" была направлена прямо в лицо Антонову и, казалось, уже готова была плюнуть огнем. Танки стояли друг против друга в настороженном ожидании. Потом вперед вышла женщина, за ней потянулись дети. На прощание девочка снова поглядела Антонову прямо в глаза, и Антонов вдруг почувствовал непоколебимую уверенность, что все с этими детьми будет хорошо. Женщина с детьми перешли под защиту "балуодиса", и латвийский танк попятился, пока не скрылся за грудой обломков. Антонов с облегчением спустился на свое место и махнул водителю рукой: возвращаемся. Они развернулись и помчались обратно. И только тогда Антонов вдруг осознал, что обстрел закончился. :Шалагин перекинул еще несколько страниц, но тут Антонов сделал предостерегающий жест. Впереди показался контрольно-пропускной пункт латышей. Антонов быстро затолкал Шалагина в танк и сам нырнул следом. Переключился на ручное управление и притормозил перед самым шлагбаумом, перекрывавшим дорогу. Из блокгауза уже выскакивали люди в темно-зеленой латвийской форме. За блокгаузом Антонов заметил два бронетранспортера и подумал, что если придется драться, то может быть жарко. - Сейчас мы проверим, Алеша, - процедил Антонов сквозь зубы, - насколько верна твоя теория. Если они нас пропустят: Он дождался, пока латыши приблизятся, потом неторопливо высунулся из башни и, улыбнувшись, помахал им рукой. Латыши не ответили на его дурашливое приветствие. - Кто вы?
– спросил неприязненно один из них, молодой майор с большой залысиной и выпуклыми, как у рыбы, глазами.
– Куда направляетесь? Антонов улыбнулся еще шире, но на душе у него стало кисловато. Он вынул из кителя пропуск, выписанный Николаем Алексеевичем, хотя и не был уверен, что это сработает, и протянул его латышу. Латыш внимательно прочитал его, поднял рыбьи глаза на Антонова и повторил свой вопрос: - Куда направляетесь? С какой целью? Приехали, подумал Антонов. - В Юрмалу, - сказал он.
– С какой целью, говоришь? Море хочу увидеть. Сто лет моря не видел. Что, плохая цель? Он был уверен, что сейчас их высадят, и начнется долгое и нудное разбирательство, которое закончится в лучшем случае возвращением к своим, а в худшем: в худшем случае их просто заведут за угол вот этого самого блокгауза и постреляют. Майор с рыбьими глазами вернул Антонову пропуск и сказал: - Проезжайте. Он добавил еще что-то по-латышски. Антонов разобрал: "Я с удовольствием пристрелил бы тебя, русская собака". - Я бы тоже, драуг, - сказал Антонов, неторопливо пряча волшебный пропуск в карман кителя. Они осторожно миновали латвийский КПП и, наращивая скорость, снова помчались по пустому, залитому солнцем шоссе. Через полчаса Антонов остановил танк. Вокруг простирались сиреневые луга, далеко налево виднелась темная полоска леса, а справа поблескивала вожделенная речка. - Что-то я переволновался, Алеша, - признался Антонов.
– Старый я уже для таких встрясок. А ты, похоже, прав был насчет того, что непонятно, кто и с кем воюет. Ну, что, пойдем сливать?
* * *
Антонов присел рядом с лежащим Шалагиным, сорвал травинку и принялся грызть ее. На солнце налезло маленькое, пухлое облачко, и они оказались на теневом островке среди золотистого моря света. Высокие травы с сиреневыми цветами гудели насекомыми, сухо трещали кузнечики, серый сверчок прыгнул Антонову на колено и сторожко замер, высоко задрав коленки, в любое мгновение готовый сорваться обратно в травяное небытие. - А я знаю, зачем война, - сказал Шалагин. Он, оказывается, и не спал вовсе. Некоторое время он следил за бестолковым мельтешением бабочки над головой. Были, наверное, свои причины у этого беспорядочного мельтешения, только, скорей всего, бабочка и сама о них не догадывалась - мельтешила себе, и все тут. - Вот мы воюем, - продолжал Шалагин.
– Генералы придумывают стратегические планы: Командиры отдают приказы: Рядовые стреляют: А кончится все какой-нибудь малостью, которой никто и не заметит.
– Он помолчал и задумчиво добавил: - А вот она-то и имела решающее значение. - Как, как ты сказал?
– Антонов даже травинку грызть перестал. Сверчок сорвался с его колена, и в стороне качнулась сухая былинка. Бабочка взмыла в небо и пропала в синеве. Облачко наконец слезло с солнца, и воздух снова наполнился печным жаром, кузнечики в траве заорали вовсе уж оглушительно, как будто кто-то изо всей силы принялся бряцать большой связкой ключей. Но Антонов уже не замечал ничего вокруг, его целиком захватила новая мысль, почти видение: В старинном, красивом городке Резекне маленькой приморской республики живет себе девочка по имени, ну, скажем, Элзи. Живет себе, живет, и никто во всем ее маленьком мире не сомневается, что станет она красивой девушкой, познакомится с хорошим парнем с соседней улицы, выйдет замуж, родит двойню и, придет срок, неторопливо состарится и тихо угаснет в окружении любящих детей и внуков. А в это самое время на другом конце республики, где-нибудь в Лиепае или Вентспилсе, живет себе мальчик по имени, ну, пусть будет Виестур. И никогда бы эта девочка с этим мальчиком не встретились, да вот понадобилось зачем-то и кому-то, чтобы они обязательно встретились. Может быть, должен был родиться от них какой-нибудь так Авраам, который родит потом Исаака: И двинулись бронированные пласты общества, и столкнулись, извергая магму войны. И все для того только, чтобы некий капитан Антонов, год назад простреливший себе башку в старинном и не менее красивом городе Казани, а потом вынырнувший вдруг неведомым образом из небытия, помог этой девочке вместе с другими детьми выбраться из горящего Резекне в какой-нибудь распределительный пункт для беженцев, откуда эвакуируют их в тот самый Вентспилс, где и встретится она со своим ненаглядным Виестуром. И вот что достойно удивления: спасал-то он ее из-под нашего же обстрела, а помогал ему враг: Так, в самом деле, кто же враг, а кто друг в этой войне: войне кого и с кем? Пока он размышлял об этом, Шалагин достал из-за гимнастерки свою книжку, открыл наугад и громко зачитал фразу без начала и без конца, по обыкновению, лишенную всякого рационального смысла и в то же время удивительно созвучную тому, что происходило с читавшим и слушавшим именно сейчас: - Сыны Израилевы опять стали делать злое пред очами Господа, и укрепил Господь Еглона, царя Моавитского, против Израильтян, за то, что они делали злое пред очами Господа. И служили сыны Израилевы Еглону, царю Моавитскому, восемнадцать лет. Тогда возопили сыны Израилевы к Господу, и Господь воздвигнул им спасителя Аода, сына Геры, сына Иеминиева, который был левша... Левша, - повторил Шалагин и с удовольствием пошевелил ушами.
– Тут опять вырвано, - сообщил он Антонову.
– Дальше читаю: И сказал им: идите за мною, ибо предал Господь Бог врагов ваших Моавитян в руки ваши. И пошли за ним, и перехватили переправу через Иордан к Моаву, и не давали никому переходить. И побили в то время Моавитян около десяти тысяч человек, все здоровых и сильных, и никто не убежал: - Шалагин запнулся, пошевелил ушами и удивленно повторил: - Никто не убежал! Антонов смотрел на него и думал. Десять тысяч, думал он. Здоровых и сильных: Он вспомнил, как они перекрыли танками переправу через Зилупе и расстреливали из пулеметов латышских мальчиков. Тогда тоже никто не убежал: А ведь могли, с сожалением подумал Антонов. Они расстреливали только тех, кто пытался переправиться. Эти мальчики могли бы просто отступить и остаться в живых. Но никто не убежал. Никто. Шалагин еще раз перечитал это место, губы у него надулись, и он вдруг залился веселым мальчишеским смехом. Антонов, глядя на него, улыбнулся. Море, их ждало море.