Прорыв под Сталинградом
Шрифт:
Бройера захлестнула безумная ярость, он вскочил и кинулся на подполковника.
– Кто виноват? – заорал он. – Начальники?.. Я скажу вам кто. Вы виноваты. Так точно! Лично вы и вам подобные! Вы, прожженные слепым патриотизмом, на все отвечающие “ура”, охрипшие от боевого клича, которым вы травите даже детские души, со стальным шлемом и клюкой под черно-бело-красным стягом, горланящие “по Франции маршем победным”… Виноваты вы, вы один, господин учитель Штраквиц!
Он схватил подполковника за обшлага шинели и встряхнул, как набитый соломой мешок. Глаза у старого офицера выкатились из орбит, пот выступил на лбу. Ему почудилось, что он в сумасшедшем доме, и на секунду даже взяли сомнения – уж не помешался
Низкий рокот мотора, стук дверей и бортов глуше обычного. Кажется, ночная стужа изменила даже свойства металла. Бройер сидел в машине, забившись подальше в угол. Зубы стучали, не только от ненавистного холода. Перед его глазами заново проигрывались страшные сцены распада. На память приходили разговоры с Визе. “Лейтенант оказался прав, – признал Бройер, – война будет проиграна. И проиграна здесь, под Сталинградом. Что станется с родной Германией…”
Тормоза завизжали, и грузовик замер. На переезде под Гумраком образовался настоящий затор. Ночь освещало зарево пожара. Зибель вышел из машины и принялся жестикулировать, вызволяя из снега полноприводный “хорьх”. Когда с грехом пополам они выбрались на свободную дорогу к Сталинграду, майор тихо заметил:
– Первая брачная ночь.
Бройер повернулся к нему и устало спросил:
– Вы о чем?
– Сегодня утром я послал из штаба армии телеграмму в Глейвиц, невесте своей… С прошением заключить брак заочно. Они сначала не хотели: дескать, линия перегружена. Но Паулюс дал добро. Сказал, что относится к таким вопросам с сочувствием. Вечером начштаба дивизии сообщил мне, что просьба удовлетворена. И согласие невесты получено.
Когда оба офицера явились в штаб дивизии, чтобы доложить о возвращении, они застали там капитана Энгельхарда. Тот сидел и читал при свете керосинки. Но тут же поднял голову и, приложив к губам указательный палец, предупреждающе посмотрел в угол. На раскладушке под одеялом лежал Унольд. Глаза его были закрыты, в потемках белела костлявая голова. Унольд не шевелился, и никто не знал, спит он или нет. Рядом на ящике покоился пистолет. Майор выудил из недр шинели бутылку коньяка, Энгельхард поставил на стол два стакана и фарфоровый горшок. Зибель разлил. Похлопал капитана по плечу.
– Женись, парень, вот тогда помрешь со смеху! – сказал он. – Ну, да ладно, за брачную ночь!
Он залпом опорожнил стакан, а потом тихонько рассказал обо всем, что приключилось с ними за последние два дня. Энгельхард слушал серьезно и собранно. Время от времени поглядывал в темный угол, словно ища поддержки. Но оттуда не доносилось ни звука.
– Да, – наконец молвил он, – это конец. Я думаю, мы себя исчерпали. Остается только достойно сойти со сцены.
– Достойно? – бесцеремонно рассмеялся майор. – О каком достоинстве вы говорите?! Самое время господам начальникам вылезти из своих нор! Да и Паулюсу тоже, пусть уже нос высунет и посмотрит, что тут творится, как мрут люди – с достоинством или нет… Все еще воображает, что у него есть солдаты, что он командует, возводит линию обороны! Лучше выйди и погляди! В истории человечества ничего подобного не бывало!
Зибель пригладил непослушные волосы, то и дело падавшие ему на лицо.
– “Величайшему полководцу всех времен” пристало только величайшее, беспримерное поражение! Что тут непонятного?!
Он схватил бутылку, собираясь наполнить стаканы по новой. Капитан поблагодарил и отказался, тактично подняв руку. Его чрезмерная
– Господин майор, я бы попросил вас не заговариваться! – сказал он с подчеркнутой вежливостью. – Я правда не понимаю, как только хватает у вас смелости порочить имя фюрера. Все совершают ошибки, особенно в подчиненных эшелонах, где люди в буквальном смысле не дотягивают до масштабов гения. Это ни в коем разе не касается личности Гитлера и не бросает тени на его роль во всемирной истории. Фюрер на голову выше всех нас, он уникальное явление, которое случается раз в сто лет и которое не в силах умалить никакая критика. Он стоит по ту сторону добра и зла, в нем есть что-то от ницшеанского сверхчеловека!
Энгельхард снова с надеждой посмотрел на кровать в углу. Если подполковник спал, то возбужденный разговор должен был его разбудить. Но Унольд не издавал ни звука. Он находился бесконечно далеко от рода слишком человеческого. Зибель уже не следил за разговором. Его глаза остекленели.
– Послушай, – он взял Бройера за плечо. – Как подумаю о своей невесте, так хочется волком выть от тоски. Мы отдали этому негодяю лучшие годы жизни, а он бросил нас погибать… Давай лучше напьемся! Пожалуй, по нынешним временам это самое осмысленное занятие!
Бройер осушил стакан. Почувствовал, как алкоголь ударил в голову. Энгельхард глядел перед собой, его пальцы отбивали по столу барабанную дробь.
– А вы как думаете, господин капитан, – спросил его Бройер, – чем все это закончится?
Энгельхард сделал глубокий вдох.
– Тут думать нечего, будем стоять до последнего. Может, кому повезет, и он словит пулю. На худой конец есть еще личное оружие… Или хотите пехом в Сибирь, питаться падалью?
Зибель раскраснелся от обиды и алкоголя, его рука, поддерживавшая голову, тяжело упала на стол.
– Даже если придется десять лет вкалывать на свинцовом заводе и жрать дерьмо! – зашелся он истошным криком. – Вот что я вам скажу, Энгельхард, свой солдатский долг я выполнил сполна! Я честно заслужил Рыцарский крест, не в пример другим! Отдал руку, не пикнув, но пулю в лоб я себе не пущу! Я еще не распрощался с мыслью попасть домой… А уж потом, Энгельхард, потом придет время спросить по счету. Пусть ответят за все, что они с нами сделали!
Зибель грузно поднялся и взял шинель. Энгельхард кивнул Бройеру и набросил свою, чтобы проводить гостей, в затуманенном разуме обер-лейтенанта слова Зибеля сгущались до призрачных, но вполне осязаемых образов. Унольд по-прежнему недвижно лежал на кровати. Ничто в нем не шевельнулось, только дыхание стало тяжелым и прерывистым, и широко открытые невидящие глаза таращились теперь в потолок.
На занесенном снегом дне “лесного каньона”, недалеко от стоянки топталась группа солдат – штабные полковника фон Германа и некоторые из тех, кто в последние дни нагрянул с запада, как саранча, наводнив все лощины и населенные пункты. Когда из дребезжащего “фольксвагена” вышел подполковник, только единицы обратили на него внимание и, собрав последние силы, вяло отдали честь. Все остальные жадно смотрели в рот зенитчику, который вещал к собравшимся, бурно жестикулируя.
– А я вам говорю, на Донской дороге, всего в тридцати километрах отсюда немецкие танки!
Подполковник Даннемайстер остановился.
– О чем это вы?
Оратор, получив толчок в бок, обернулся. Перепуганный, застыл по стойке смирно.
– Прошу прощения, господин подполковник, – ответил он, заикаясь, – господин подполковник, я не…
– Хотелось бы мне знать, кто вам напел такую чушь?!
– Про танки нынче утром начальство объявило. Перед всей батареей.
– Бред собачий! – взорвался подполковник. – Нелепый вздор! Как вам не стыдно такое болтать!
Он ушел, ворча себе под нос: