Прощальное эхо
Шрифт:
Иногда Оксане казалось, что шок от расставания с Андреем еще не миновал. К ней еще не вернулось ощущение реальности. Все происходит будто во сне, а значит, что вполне логично, без острой боли. Она еще только ждала, когда ощутит страдание, как ждет солдат, оглушенный шумом боя и вглядывающийся в собственную, до кости располосованную руку. Но порой ей начинало чудиться, что тот же взрыв безжалостно ампутировал и ее способность вообще что-то чувствовать. И тогда Оксана пыталась намеренно сделать себе больно, мысленно повторяя не без брезгливости: «Я всего лишь успешно провела собственную рекламную кампанию. Я продалась, как продают красивый автомобиль или какой-нибудь корниш-рекс семейства кошачьих. И в этом нет ничего плохого! Назначение любой вещи — быть проданной!» Но то ли слова и образы, исключая, пожалуй, лишь корниш-рекса, были какими-то затертыми и поэтому действовали как раз наоборот, то ли гомо сапиенсу в любой ситуации свойственно соблюдать правило «не причини себе зла», но эти запланированные
Все и было прекрасно до того самого дня, когда однажды утром она подошла к зеркалу в тонком черном комбидрессе с ажурной вставкой на груди. Комбидресс планировалось надеть с черными же брюками и пиджачком песочного цвета. Этот комплект очень ей шел. Оксана привычно покрутилась влево-вправо, чтобы проверить, не замялся ли где-нибудь трикотаж. Складочек не было видно, но то, что она увидела, чуть не заставило ее разрыдаться испуганно и безнадежно. Ребенок, долгое время никак не напоминавший о своем существовании, вдруг, видно, вспомнил, что ему пора расти. Животик, пока еще небольшой и аккуратный, выпирал сегодня настолько явно, что ей захотелось немедленно закутаться в просторный халат, прикрыться им и от Тома, и от себя самой, и от всего света. Может быть, весь секрет заключался в черном цвете комбидресса, подчеркивающем выпирающий живот… На ум пришло сравнение — она похожа на беременную пловчиху, смешную и неловкую. Однако смеяться почему-то совсем не хотелось, да и запланированная прогулка показалась обременительной и ненужной…
С этого дня она начала быстро полнеть. Сначала еще удавалось как-то скрывать это просторными, мягкими жакетами и блузами «а-ля художник». Но однажды ночью Том прижал ее к себе и тут же в испуге отстранился. С тех пор они стали спать в разных комнатах. Но внешне в их отношениях ничего не изменилось, Клертон остался таким же ласковым и внимательным, тем не менее в сердце Оксаны поселилась тревога. Если раньше Клертон, зная о существовании ребенка, лишь абстрактно представлял, что он когда-то родится на свет, то теперь этот чужой младенец становился навязчивой реальностью. Каждое утро и каждый вечер Том видел перед собой почти живое, пока еще спрятанное под тонкой джинсовкой специального комбинезона для беременных напоминание о другом, неизвестном и скорее всего ненавистном мужчине. Оксана точно не знала, как часто муж думает о ее прошлом, но зато она видела, как он относится к ее настоящему. Как-то на кухне он случайно прикоснулся к ее животу и тут же отдернул руку, будто обжегся. Она тогда еще долго плакала в ванной, включив душ на полную мощность. Нет, молодая миссис Клертон, все еще сохранившая паспорт на имя Оксаны Плетневой, совсем не была уверена, что этот младенец сможет обрести в Томе отца…
Но она старалась поменьше об этом думать и активно, так, чтобы не оставалось времени на глупые мысли, занимала себя поездками по городу и прогулками в Филевском парке. Да тут еще и Милютина начала вызывать к себе чуть ли не по два раза в неделю. Что-то ей там не нравилось в Оксаниных анализах. Честно говоря, в последнее время чувствовала она себя действительно не очень. Ребенок начал шевелиться и противно «булькал» внутри. Ноги постоянно отекали и с трудом помещались в итальянские зимние ботиночки на квадратном каблуке, купленные всего две недели назад. Неизвестно откуда появились мешки под глазами. А самое главное, губы! На собственные губы Оксана теперь просто не могла смотреть — такими они стали огромными и распухшими, как у негритянки. Милютина объясняла, что у нее плохо работают почки, запрещала пить больше литра жидкости в день. А пить хотелось ужасно. И Оксана килограммами грызла зеленые яблоки «Симиренко», чтобы хоть как-то утолить жажду.
Она казалась самой себе безобразной и порою даже злилась на проклюнувшегося так не вовремя младенца. Впервые у нее за двадцать пять лет жизни появилось все, что душе угодно, а воспользоваться этим нет никакой возможности. Не наденешь ведь с таким животом вечернее платье от Прады или туфельки с прозрачными шпильками? Понятно, что в своем английском брючном костюме для беременных или в сарафане за пятьсот долларов она все равно выглядела лучше любой женщины в консультации. Но разве об этом она мечтала?
Самое странное, что мысли о ребенке, которого Оксана в общем-то не хотела, преследовали ее постоянно. Она испытывала к будущему младенцу отнюдь не ненависть, а скорее жалость. А лучше сказать, относилась к нему так, как человек, решивший навсегда порвать с прошлым, относится к старым фотографиям: да, они милые, но лучше
Сегодня Оксана решила сократить обычный маршрут прогулки. Дышалось, несмотря на прозрачную свежесть морозного воздуха, как-то тяжеловато, в пояснице нудно тянуло, да еще и ноги почему-то передвигались тяжело, как огромные тумбы. К тому же сегодня ее как-то особенно раздражали навязчивые взгляды мужчин. В расклешенной, элегантной шубе из мягкой голубой норки ее беременность была незаметна, а сама она казалась похожей на очаровательную Снегурочку, поэтому мужики по-прежнему смотрели на нее с откровенным восхищением. Обычно Оксана старалась не замечать их взглядов, но сейчас это давалось с большим трудом. Она дошла до елочного базарчика и опустилась на деревянную скамейку, смахнув с нее снег перчаткой. Отведя от лица заиндевевшую прядь, обратила свой взгляд к базарчику. Молодой продавец, то ли калмык, то ли бурят, в тряпичном, перетянутом белыми тесемками шлеме стройбатовца, переминался с ноги на ногу, похлопывая руками по плечам. Покупателей было немного, продавцу явно было скучно, и он с удовольствием остановил взгляд на красивой светловолосой женщине в дорогой шубе, присевшей на лавочку у входа. Оксана усмехнулась: этот мальчишка с широкими скулами, узкими глазами и крепкими, как у лошади, зубами не вызывал у нее раздражения. Он не был еще мужчиной в полном смысле этого слова и соответственно довольно далеко стоял от той черты, за которой маячат прилипчивыми тенями ничтожества, мнящие себя Казановами. К таковым мог скорее принадлежать один из покупателей елок в светло-коричневой куртке, черных брюках и почему-то легких ботиночках на скользкой подошве. Наверняка он выбирал елку для семьи, для дома. Но Оксана была почти уверена, что, встретившись с ней взглядом, он непременно удивленно, но с чувством собственного достоинства поднимет бровь, потом улыбнется и сморозит какую-нибудь глупость. Или просто посмотрит исподлобья жадно и мрачно.
Калмык-продавец подмигнул ей пару раз узкими, как будто заплывшими глазами, но, не дождавшись ответа, не расстроился, а продолжал солнечно улыбаться. Делать ему было нечего, покупателей было немного, да и те, что были, не торопились с выбором елки. Бабушка с внуком, так и не подобрав подходящую, медленно брели к выходу. «Калмык» крикнул им на прощание, чтобы заходили к вечеру: ожидается завоз новых елок. Оксана подумала, что ей тоже пора, и тяжело поднялась со скамейки. И тут мужчина в светло-коричневой куртке обернулся. Реакция его была банальной и свойственной людям, не выбившимся в «хозяева жизни», но изо всех сил старающимся таковыми казаться.
— О! Какая козочка! — воскликнул он, покачав головой и поцокав языком. — Жалко, что не моя.
Наверное, она бы просто развернулась и ушла, не удостоив его вниманием, если бы глаза его не были такими синими, а на носу не выделялась покрасневшая от холода горбинка. В общем-то двумя чертами все сходство с Андреем и ограничивалось. Но этого оказалось вполне достаточно, чтобы Оксана почувствовала резкое и пугающее удушье. Так, наверное, бывает, когда смертник, долго-долго готовивший себя к встрече с электрическим стулом, все-таки видит его в назначенный день и за долю секунды успевает понять, что бесполезны все теоретические изыскания и психологические тренинги. То, что произойдет, страшно — и все!.. Андрей несколько раз звонил ее маме, но та, предупрежденная Оксаной, не давала ни адреса, ни телефона. Оксана предполагала, что запросто может столкнуться с ним где-нибудь на улице, готовила себя к этой встрече и все-таки не была готова. «Это не он!» — успела подумать она, а сама тем временем уже медленно скатилась с лавочки на снег. Голова ее погрузилась в расплавленный металл, а живот и поясницу разрывало надвое. Последнее, что она помнила, было склонившееся над ней озабоченное лицо незнакомой старушки и далекий разочарованный голос, может быть, «калмыка», но скорее всего все-таки мужчины в светло-коричневой куртке: «Так она, оказывается, беременная!»…
Пробуждение оказалось достаточно безболезненным. Оксана открыла глаза и увидела высокий белый потолок с нелепым коричневым бордюром. Почему-то она сразу поняла, что находится в больнице. Память возвратила ее к тому самому моменту, когда лицо склонившейся над ней старушки заволокло кровавым, мерцающим зелеными звездочками туманом. Скорее всего ее привезли на «скорой» в ближайшую гинекологию, а не в частную клинику. Кстати, Том знает или нет? И что, вообще, случилось с ней и с ребенком?
Оксана медленно перевела взгляд на свой живот. Аккуратной горкой он по-прежнему поднимался под простыней. Значит, с младенцем все нормально? Ребенок в животе недовольно заворочался, больно надавив на печень. Оксана поморщилась и повернула голову. Из вены на руке у нее торчала иголка капельницы, закрепленная полосками лейкопластыря. Лекарство медленно капало по трубочке из перевернутой вниз горлом бутылки. На кровати, что напротив, лежала беременная негритянка и лучезарно ей улыбалась.