Прощальное эхо
Шрифт:
Кровь на гемоглобин Оксана согласилась сдать без споров и пререканий. Хотя наверняка ничего еще не знала. Надо было, конечно, походить по врачам, выяснить, нет ли у мамы хорошего знакомого гинеколога. Но она почему-то чувствовала, что в любом другом месте скажут то же самое. Ей вдруг начало казаться, что она толстеет и тяжелеет прямо на глазах и что походка у нее уже стала уродливой, как у утки. Это было противно и унизительно. Наверное, если бы Том узнал, что провел ночь с беременной женщиной, его бы затошнило, точно так же, как ее в такси. А он обязательно узнает, потому что от этого уже никуда не деться. Не выдашь же этого младенца с какими-то там уже бедрами, ногами и руками за его собственного ребенка? Это было бы уже слишком низко и подло. Значит, все разрушится быстрее и неотвратимее, чем карточный домик. Разрушится вся ее жизнь,
— А если у меня будет выкидыш? — вяло поинтересовалась Оксана у гинекологини, уже взявшись за ручку двери.
— А ты попробуй, со шкафа попрыгай, мебель подвигай, — со скрытой угрозой посоветовала Милютина, сердито захлопнув чью-то карточку. — Или что вы там еще любите делать? Ноги в горчице погрей, таблеток наглотайся… Я тебе гарантирую, что до больницы не довезут. Загнешься от кровотечения. Или в лучшем случае матку вырежут. Но это, если очень сильно повезет…
— Спасибо за предупреждение, — горько усмехнулась Оксана и вышла из кабинета.
«Ах, как жаль, что Оксана так прохладно относится к рыбе и дарам моря! — сокрушался Том Клертон. — Да и я тоже хорош! В первый же вечер предложил ей дурацких карпов и устрицы!»… Легонько постукивая кончиками пальцев по столу, он с улыбкой смотрел на самую красивую женщину в мире, сидящую напротив. Сегодня она казалась задумчивой и какой-то отстраненной, но это ей шло. Как шла прическа с волосами, высоко подобранными на затылке, как шло светлое кремовое платье на тонюсеньких бретельках, матово поблескивающее и открывающее безупречные плечи. Он смотрел на нее, а она — на расцвеченный перламутровыми бликами изгиб фарфоровой вазы. И эти блики на эмали, и цветы, желтые чайные розы, хранили скучную неподвижность натюрморта. Но Оксана почему-то все равно всматривалась в одной ей ведомую точку и даже, казалось, беззвучно шевелила губами. Впрочем, скорее всего это только казалось. Просто Тому очень нравилось, когда она приоткрывала губы и показывалась влажно поблескивающая полоска зубов.
Как радостно и странно было осознавать, что теперь он имеет право ее целовать, что теперь это его женщина. Вот уже пятнадцать дней, как его… Он до сих пор не мог до конца в это поверить и, наверное, слишком часто подносил к губам ее мягкую руку, тревожно и счастливо всматриваясь в глаза. Скорее всего привыкание должно было бы произойти постепенно, как врастание в ствол дерева привитого черенка. Тому было немножко смешно и удивительно представлять, что из этого получится. Ну начать хотя бы с того, приучится ли Оксана есть рыбу, или ему придется всю жизнь довольствоваться мясным меню?.. Кстати, ресторан, в который она его сегодня привела, совсем неплох. И скатерти на столах не уступают в белизне манжетам его рубашки, и музыка приятная, и официанты вежливы. Да и в общем-то можно было решить проблему, заказав ей телячьи медальоны, которые она, оказывается, так любит, а себе форель или семгу. Но тогда Оксана мгновенно осознала бы его упрямство по части кулинарных пристрастий и, наверное, почувствовала себя неловко из-за того, что категорично отказывалась идти в какое-нибудь заведение с рыбной кухней. Значит, придется довольствоваться медальонами. А впрочем, какая это, в сущности, ерунда!
— Оксана! — позвал Том негромко. Она вздрогнула и наконец-то отвела завороженный взгляд от вазы. И ему вдруг на секунду показалось, что она чувствует себя сейчас, как человек, внезапно проснувшийся в незнакомом месте с вопросом: где я? что со мной? Тень то ли тревоги, то ли отчаяния промелькнула в ее глазах, но тут же пропала.
— Прости, — прошептала она мягко и виновато, — я сегодня какая-то рассеянная…
Он только улыбнулся и своим коленом отыскал под столом ее бедро. И все-таки это было удивительно, прикасаться к ней, ложиться с ней в одну постель, любить ее… Все пять дней после его возвращения из Лондона прошли словно в странном полусне. Оксана приходила и уходила, и только гостиничные подушки еще некоторое время хранили запах ее волос. А ему хотелось, чтобы рядом в ванной висел ее махровый халат, чтобы по утрам она сидела перед зеркалом и наносила на лицо крем, чтобы рядом с его обувью постоянно стояли ее легкие и изящные туфельки… Том не просто хотел этого, он был уверен, что только так и будет. Оксана уже и сейчас, по сути дела,
— Я люблю тебя, — вслух произнес Том и неожиданно встретил слегка озадаченный взгляд официанта. Наверное, это и на самом деле выглядело странно: долгое время молчавший респектабельный господин в очках с металлической оправой вдруг ни с того ни с сего признается в любви своей очаровательной даме. Оксана улыбнулась, и ему вдруг показалось, что вино в бокалах заиграло так, будто в них попали солнечные лучики…
Пока официант расставлял на столе тарелки с закусками, Том нащупал во внутреннем кармане пиджака маленький футляр, в котором на бархатной подушечке лежало обручальное кольцо из белого золота с благородным крупным бриллиантом. Оно наконец должно было все расставить по своим местам. В конце концов дела, связанные с открытием филиала, не позволят ему раньше, чем через два месяца, уехать из Москвы. Так почему же уже сейчас не купить себе приличный дом за городом и не начать жить там нормальной семьей? Почему должен до бесконечности продолжаться этот нелепый гостиничный роман, унижающий и его, и ее? Когда официант наконец удалился, оставив на столе разноцветную мозаику салатов, украшенных свежей, восхитительно пахнущей зеленью, Том эффектно раскрыл ладонь. Но в глазах Оксаны почему-то не вспыхнуло и слабого подобия женского интереса, на который он рассчитывал. Наоборот, они стали совсем тревожными и темными, как грозовая туча.
— Не надо, — произнесла она, опуская голову.
— Что «не надо»? — недоуменно спросил он.
— Кольца не надо. Это ведь кольцо?
— Да, — растерянно согласился Том. — Но почему? Мне казалось, что у нас все уже решено… Или, может быть, мы друг друга неправильно поняли?.. Это кольцо обручальное…
— Я знаю, — тихо отозвалась Оксана и прикрыла ладонью глаза. Он почему-то некстати подумал, что пальцы у нее длинные и очень красивые и кольцо на них, наверное, смотрелось бы прекрасно. Подумал и ужаснулся, поняв вдруг с мгновенной, беспощадной ясностью, что она, по сути дела, отказывается стать его женой. «Я знаю», — сказала Оксана, и эти слова прозвучали как приговор.
Она сидела за столом, наполовину прикрыв рукой лицо. Том видел только ее губы, вздрагивающие, словно от сильной, непрекращающейся боли. А еще он видел неровные красные пятна, выступившие на ее груди, и длинную тень руки. Нет, Оксана не плакала. Он был почти уверен, что не плакала…
— Но почему? — спросил он, поражаясь, как жалобно и вовсе не по-мужски прозвучал его голос. Она отвела ладонь от лица. Глаза ее действительно оказались сухими. Но в них нетрудно было прочитать глубокое отчаяние и полную безнадежность. На ее высоком светлом лбу у самых корней волос выступили крошечные капельки пота, скулы покраснели и как-то заострились, и почему-то казалось, что тени ресниц, лежащие на щеках, стали еще длиннее.
— Потому что я не смогу стать твоей женой, — внятно произнесла она, глядя ему прямо в лицо. — Извини, что привела тебя сегодня сюда. Я просто хотела с тобой проститься.
Том почувствовал, как ладони его быстро и противно вспотели. Его пальцы все еще бессмысленно сжимали футляр с кольцом, и он нечаянно нажал на кнопочку. Футляр тотчас открылся, бриллиант брызнул снопом ярких, праздничных брызг. Оксана непроизвольно сощурилась и растерянно ахнула. Теперь Том окончательно понял, что оказался в дурацком положении, оттого что, пусть нечаянно, но тем не менее клоунским жестом открыл эту коробочку. Более того, он продолжал сидеть сейчас с этим футляром в дрожащей руке, словно герой низкопробной мелодрамы.
— Но почему? — повторил Том с глупым упрямством говорящего попугая.
— А тебе так важно это знать? — Оксана слегка наклонила голову, и ему показалось, что слез пока нет, но они все-таки должны пролиться, раз ей так больно. Наверное, это было жестоко, и по всем неписаным законам благородства следовало сейчас закончить ужин и не мучить ее больше, но Том чувствовал, что невозможно будет вот так запросто встать и уйти отсюда, поддерживая ее под локоть, теперь уже холодный и чужой. Подать ей плащ, словно какой-то малознакомой женщине, и расстаться, обменявшись ничего не значащими и ничего не объясняющими фразами.