Прощальное эхо

Смолякова Анна

— Ты будешь моей женой? — спросил Том, поражаясь собственной смелости.

— Буду, — спокойно и уверенно ответила она.

Он глупо ахнул и от неожиданной простоты ответа, и оттого, что в этот момент как-то особенно остро кольнуло сердце, а она рассмеялась и повторила:

— Я буду твоей женой, потому что мне с тобой хорошо!

Потом Оксана накинула его теплую шерстяную рубаху и от этого стала еще ближе и роднее. Теперь она волновала Тома даже больше, чем обнаженная. Под мягкими складками ткани в серую и темно-зеленую полоску угадывались ее восхитительные очертания. Но вполне достаточно было видеть ее узкое запястье в разрезе на рукаве и ее колено, зачем-то стыдливо прикрываемое полой рубашки. Ему ужасно хотелось поцеловать ее ногу и быстро пробежать губами вниз, к чудесным маленьким пальчикам, но он чувствовал, понимал, что нельзя сейчас нарушать это нежное очарование, нельзя тревожить ее светлое и задумчивое одиночество.

— Я должен завтра уехать, любимая. Больше откладывать возвращение в Лондон, к сожалению, нельзя, — наконец выдавил из себя Том, виновато глядя в ее погрустневшие и какие-то испуганные глаза. —

Но я вернусь. Самое большее через десять дней. Ты только скучай по мне, ладно?

На минуту он испугался, что она поймет его не так и подумает не то, и что глаза ее сейчас из ярко-синих станут темными, как сумеречное небо, но Оксана только улыбнулась дрожащими губами, всхлипнув, сказала: «Ладно!» — и, взяв в свои руки его ладонь, прижалась к ней щекой…

* * *

Утро выдалось промозглым, сырым и холодным. Выйдя из гостиницы, Оксана поежилась, поправила маленький воротник куртки, хотела было даже поднять капюшон, но передумала. Все равно через минуту подъедет такси, заказанное Томом, а, значит, замерзнуть окончательно она не успеет. А из окна его люкса все казалось таким прекрасным: синее небо, прямо как летом на пляже, тонкое кружево белоснежных, чуть позолоченных солнцем облаков… Надо было сообразить, что точно такое же небо бывает и в жуткий зимний холод, когда губы стынут, а волосы покрываются инеем. Да, оттуда, из номера с огромным окном и нежными шелковыми гардинами, где бесшумно работал кондиционер и сладко пахли роскошные розы, все казалось другим. В том числе и сам его хозяин… Сейчас Том стоял рядом с ней и неуклюже переминался с ноги на ногу. «Или он замерз сильнее, чем я, или в туалет торопится, — подумала Оксана, с отвращением разглядывая волоски, торчащие из его ноздрей. — Наверное, при мне постеснялся все свои дела сделать». Ее немного подташнивало, а собственные губы и ладони до сих пор казались липкими и источающими запах его тяжелого потного тела. А тут еще и бесстыдное солнце добавляло впечатлений, с детской наивной откровенностью выставляя напоказ и сероватую кожу Тома, и жирные поры на его щеках, и морщинистые мешки под глазами. Да, там, в окружении красивых и дорогих вещей, он выглядел значительно респектабельнее…

Такси, заговорщически мигнув фарами, остановилось у края тротуара. Оксана бесшумно вздохнула и подняла глаза на Тома. Он с какой-то робкой нежностью обнял ее за талию и потерся виском о висок, едва не уложив свою круглую голову на ее плечо, подобно старой заезженной кляче.

— Я приеду, очень скоро приеду. И сразу же тебе позвоню. Ты только жди, — прошептал он с скрытой страстью в голосе. — Я очень люблю тебя, Оксана!

— Я тебя тоже, — с улыбкой отозвалась она и поцеловала его куда-то в уголок глаза, оцарапавшись о жесткую дужку очков, к счастью, не сильно.

Дверца такси была полуоткрыта, и печально-веселая Апина, сквозь шумы и шипение магнитофона, напевала оттуда про узелок, который «развяжется», и про другой, который «завяжется», а также про любовь, которой вроде бы и нет, потому что она только кажется. А значит, по ее окончании, следуя апинской логике, нужно перекреститься. Оксана еще раз поцеловала Клертона, теперь уже в щеку, и села в машину. Шофер, проверив, хорошо ли закрыта дверца, тронулся с места, а Том сразу же повернулся и торопливо пошел обратно к гостинице. «Значит, правда, в туалет ему захотелось», — подумала она, превозмогая подкатывающие к горлу волны тошноты.

Такси выехало на Бережковскую набережную, залитую холодным золотом обманчивого солнца, а Оксана устало прикрыла глаза. Спать не хотелось, впрочем, как и о чем-то думать. Но перед глазами упорно вставала жирноватая и дряблая грудь Тома с редкими, начинающими седеть волосами, его живот с пупком, удивленно произносящим букву «о», и почему-то его плечи с кое-где уже проявившимися старческими пигментными пятнами и крошечными бородавочками. А еще эта его нижняя губа, в самый ответственный момент безвольно отвисающая, как у престарелого шимпанзе. Оксана все время боялась, что с нее вот-вот начнет капать слюна. Впрочем, она и отвлекала себя, и успокаивала одновременно, ритмично и четко, как хорошо заученную молитву, повторяя: «Да!.. Еще… Еще… Так!.. Мне хорошо с тобою, Том!» Это была счастливая идея — шептать по-русски. Именно шептать, а не кричать. Иначе у него могли возникнуть крайне нежелательные на данном этапе ассоциации с гостиничным номером, страстной валютной «любовью» и чем-то грязным, распутным. Потом пусть будет все что угодно: королева в гостиной, шлюха в спальне… Потом, но не теперь. Теперь нужна была только нежность, затуманенный взгляд и тихий, тихий шепот. И мистер Клертон благополучно купился, как последний идиот, даже глазки увлажнились от умиления. Поставленная задача не такой уж оказалась и трудной…

Оксана с усилием открыла глаза, достала из сумочки пачку сигарет и вопросительно взглянула на шофера. Тот вежливо улыбнулся и благожелательно кивнул на форточку. Этот их беззвучный диалог казался странным, как ярко-желтое солнце, плавающее в ледяном, осеннем небе. Магнитофонная Апина уже ностальгически вспоминала про «Леху», который ушел в армию года четыре назад и до сих пор не вернулся. Суетливые воробьи за окном перелетали с места не место и пропадали из виду, безнадежно отставая от мчащейся вперед машины… Оксана поднесла к сигарете колышущийся огонек зажигалки. Тошнота никак не проходила, и на душе было мерзопакостно. Намного мерзостнее, чем она рассчитывала. В общем-то не случилось ничего из ряда вон выходящего, ничего, так уж жестоко оскорбляющего человеческую нравственность. Ну ушла женщина от одного мужчины к другому! Пусть даже от любимого к нелюбимому и богатому. Не она первая, не она последняя. Да и потом Клертон далеко не самый худший вариант. Он умен, тактичен, нежен… Оксана снова прикрыла дрожащие веки. Опять эта жирная грудь с курчавыми седыми волосками!

Ну почему, почему Том не внушал ей такого дикого отвращения до тех пор, пока они не оказались в одной постели? Почему ей раньше не было так гадко и не хотелось, пусть с муками, но содрать прикипевшую к телу липкую грязь вместе с кожей!.. Этот его провисающий живот, эти его расставленные, как у гимнастического «коня», колени, и ее собственные бедра, распахнутые гостеприимно и смачно… Она судорожно сглотнула, заколотила ладонью по плечу водителя и энергично замотала головой. Неизвестно, что уж он там понял, но машину все-таки остановил. Оксана, резко нажав на ручку двери, выскочила, как ошпаренная кошка, и кинулась в ближайший двор. К счастью, людей здесь ранним утром почти не было. Только высокий парень со спортивной сумкой через плечо прошел мимо подъезда, когда ее мучительно рвало прямо на газон. Но ему было всего лет семнадцать, то есть он пребывал в том счастливом возрасте, который предписывает не вмешиваться в проблемы взрослых со стеснительной и ужасной, как юношеские прыщи, показной независимостью. Когда парень торопливо скрылся за углом, Оксана подняла голову и аккуратно вытерла рот носовым платком. Теперь оставалось только молиться, чтобы солнце не начало припекать, иначе в самом скором времени от нее запахнет кисло и отвратительно. «Господи, какая же ты противная со своим отекшим за ночь лицом, со своими пахнущими желудочным соком губами, со своими ногами, с такой готовностью задирающимися к потолку! — подумала она и печально усмехнулась. — Ты противная, а не Том! И его ты теперь ненавидишь только потому, что боишься ненавидеть себя. А себя и презирать надо, и ты это понимаешь. И, наверное, поэтому еще усугубляешь ситуацию, вспоминая и про точный расчет, и про слезы в его глазах?» Оксане казалось, что она яростно лупит себя по лицу, а может быть, и нужно было бы ударить, чтобы ощутить прилив крови к горящей щеке, чтобы почувствовать, что она все еще жива. Ссутулившись и спрятав руки в карманы куртки, она медленно брела между домами на улицу и чуть не плакала от обиды. Никто, кроме нее самой, не знал, что она не хотела, чтобы все получилось именно так, никто не знал, как она сейчас страдает и как терзает себя, с сарказмом напоминая себе самой умной, талантливой и в общем-то отнюдь не стерве Оксане Плетневой, про тщательно просчитанные вздохи, про свой утренний променад проститутки мимо дежурной по этажу. Она шла и чувствовала, как начинают гореть измученные сухие веки, как наворачиваются на глаза тяжелые дрожащие слезы. Она понимала, что ужасно несправедливо все, что с ней произошло. Что она, редкостно красивая, желанная женщина, по всем законам природы должна была только дожидаться, когда же придет достойный претендент на ее руку и упросит ее стать его женой. Если бы этот мир был правильно устроен, она должна была только счастливо ждать, а не извиваться под чьим-то потным неприятным телом, надеясь обрести достойный уровень существования… Такси, естественно, уже уехало. Оксана еще раз промокнула губы платком, бросила в рот подушечку «Стиморола» и вышла на обочину, подняв правую руку. Первая же проезжавшая мимо изумрудно-зеленая «Вольво» не остановилась только потому, что на переднем сиденье сидела чопорно поджавшая губы девица. Зато водитель чуть не свернул себе шею, делая вид, что сосредоточенно разглядывает рекламный щит на стене дома. А солнце было все таким же холодным и далеким, и губы, непривычно лишенные помады, ласкал легкий ветерок. «Дело сделано. Теперь жалеть о чем-то и заниматься самобичеванием поздно. А еще надо прекращать это мысленное унижение Тома. Ведь, на самом деле, он совсем неплохой и не такой уж противный», — подумала Оксана и светло улыбнулась шоферу притормаживающего «Опеля»…

Андрей уже был дома и, видимо, давно спал. Потому что, когда он выполз из комнаты, услышав ее шуршание в коридоре, вид у него был, как у беспризорника, ночевавшего на сеновале. Волосы торчком и сбиты набок, правая щека красная и измятая.

— Привет, — полупростонал-полупропел он, еще совсем лениво и сонно подходя к Оксане и бессильно обнимая ее вялыми руками. — Алешу удалось спасти, ты представляешь?

— Какого Алешу? — переспросила она, осторожно снимая его руки со своих плеч.

— Ну Алеша… Тот мальчик, которого я вчера оперировал… Ой, ты же толком ничего не знаешь! Ну, в общем, он не умер и, похоже, пойдет на поправку. Как это ни удивительно…

Ей не казалось удивительным ничто, кроме этой прихожей, вдруг, в мгновение ока, ставшей чужой. Произошло то, что она пыталась себе представить и не могла. Эта ночь решительно отделила ее от Андрея, от всего, что связано с ним. Отделила, как будто накрыла прозрачным колпаком. Оксана чувствовала себя сейчас, как водолаз в скафандре, путешествующий по морскому дну. Во-первых, доносящиеся звуки, неясные и смутные, а во-вторых, все вокруг какое-то нереальное. Можно, конечно, потрогать и эти стены, и этот календарь с березками, но кажется, что не ощутишь ничего, кроме покалывания иголочек в собственных пальцах. И страшно это, и странно.

Она аккуратно сняла туфли и поставила их строго параллельно, носками к обувной полочке. Правая туфля была немного стоптанна на одну сторону. Оксана присела на корточки, с точностью физика, производящего сложный эксперимент, взяла ее двумя пальцами и подняла глаза на Потемкина. Андрей, уже отчасти проснувшийся, стоял прямо над ней. Глаза его были полны тревоги.

— Ты так и не простила меня? — спросил он тихо и как-то испуганно.

— Мне не за что было тебя прощать, — отозвалась она, не поднимаясь. — Просто каждый выбрал свой путь… Ты только пойми правильно: я не пытаюсь тебя укорять. Но это, в самом деле, так… У тебя свой путь, и тебе рядом больше никто не нужен. А я хочу мещанского уюта, дорогую мебель и красивый дом, я не могу считать последние копейки, потому что устроена по-другому. И дело не в том, что Андрей Потемкин лучше, чище, нравственно выше Оксаны Плетневой, или наоборот… Просто у нас с тобой, на самом деле, разные дороги. Жалко, что я это так поздно поняла.