Прощальное эхо
Шрифт:
Андрей осторожно, стараясь не шуметь и не тревожить спящую в кроватке Настеньку, встал из кресла и подошел к окну. На подоконнике лежала Наташина заколка для волос, коричневая, «под дерево», с блестящей пряжечкой посредине. Он взял ее тремя пальцами, щелкнул несколько раз автоматическим зажимом и снова положил на место. Сегодня она ушла, не заколов хвоста, как обычно, а свободно распустив волосы по плечам. Ему в последнее время очень нравилось смотреть на эти матово поблескивающие пряди, на изящную, как у балерины, шейку, когда Наташа вдруг решала
Ему нравилось смотреть на нее, думать о ней. Он вспомнил, как где-то читал о знаменитом путешественнике, который, отправляясь в очередное странствие, брал с собой самую некрасивую женщину, какую только мог найти. Когда эта женщина начинала казаться ему привлекательной, он понимал, что пора возвращаться домой. А Андрей просто заехал в гости к одной старой доброй подружке, с которой много лет был знаком еще до Оксаны. Подружка не изменилась, и ничего не изменилось вообще. Все было так же легко, просто и неотягощено взаимными обязательствами. Вот только на душе у него не было так дерьмово, наверное, с того дня, как ушла Оксана.
Накануне по дороге домой он выпил баночку водки. Можно сказать, для храбрости, потому что решил больше не откладывать и поговорить с Наташей. Объясниться с ней, что ли. Когда он вошел в комнату, она сидела в кресле с книжкой: ноги под себя, острые коленки торчат, глаза сощурены. Услышав скрип двери, стремительно вскочила, словно пружинка, и быстро заговорила:
— Андрей, в ванной нестираные пеленки, вы не обращайте, пожалуйста, внимания. Они замачиваются с детским мылом. Через пять минут иду стирать!
Глазищи огромные, тревожные, будто хочет подать ему какой-то знак или, наоборот, разглядеть что-то в его лице, и не может. Он молча кивнул и ушел в гостиную…
А сегодня днем она ушла. Объяснила, что у нее встреча. Как-никак жена, обязана отчитываться! Он хотел улыбнуться, пожелать удачи, но не получилось. Ему не хотелось думать о том, кто вечером, возможно, будет целовать ее темные губы, о том, кто может запросто коснуться ее руки, легкой и воздушной, как веточка весеннего дерева. Он убеждал себя, что будет лучше, если она уйдет из его жизни. По крайней мере, спокойнее. Останется Настенька, останется фотография Оксаны…
Он стоял у окна, задумчиво изучал коричневую заколку с золотой пряжечкой и думал о том, что еще все вещи Наташи здесь, будто она никуда и не уходила, что она придет и все будет по-прежнему. В какой-то момент понял: не будет! Он представил себе пустой крючок вешалки в прихожей, где нет ни ее курточки, ни пальто, кресло, в которое она никогда уже не заберется с ногами, пустой подоконник, с которого заберет заколку. Наверное, это будет последняя вещь, которую Наташа бросит в сумку. Встанет посреди комнаты, окинет ее
Наверное, так животные чувствуют приближение землетрясения или извержения вулкана. Андрей вдруг ясно, безошибочно, больно понял, что процесс уже пошел, что его жизнь в очередной раз рушится именно сейчас. Наташа уходит, уже ушла, хотя формально она еще здесь. Можно внушать себе что угодно, объяснять происходящее и физиологией, и психологией одинокого мужчины, и еще черт знает чем! Но если ее не удержать, не найти прямо сейчас, сию секунду, то все сломается, и уже навсегда. Наверное, жить без нее будет возможно, только вот зачем? «Я ее люблю? — спросил он сам себя удивленно. — Нет, не может этого быть! Есть Оксана, есть Настя, и никто больше мне не нужен… Неужели я люблю ее?»
Заколка хрустнула под пальцами, и металлическая планочка, перевернувшись в воздухе, отлетела в угол. Андрей зашвырнул оставшуюся в ладони бесполезную «деревяшку» в кресло и, взглянув на спящую Настеньку, вышел из квартиры.
К счастью, Серафима Викторовна оказалась дома. Он без предисловий стал уговаривать ее помочь ему. Соседка некоторое время задумчиво жевала нижнюю губу вставными зубами, потом кивнула и тут же предупреждающе развела руками, как бы пресекая его преждевременную радость:
— Посидеть с малышкой я, конечно, могу, — Серафима Викторовна выглядела настолько важной, будто собиралась подписывать важный международный договор, — но есть одна проблема. Даже не одна, а две! Во-первых, мне надо сходить в магазин за фруктами и молоком, а во-вторых, у меня на плите варится холодец, так что из квартиры я отлучаться не могу…
— Может быть, вы возьмете Настеньку к себе, в коляске? — неуверенно предложил Андрей.
— Возьму, — как ни странно, охотно согласилась Серафима Викторовна. — Только вот как же фрукты и молоко?
Он не стал уточнять, как же она собиралась идти в магазин, оставляя на плите беспризорный холодец. Пообещал, что все купит и принесет ей. Пока переехали в соседнюю квартиру вместе с коляской, пеленками, запасными подгузниками и бутылочками, прошло еще полчаса. На улицу Андрей вышел в половине восьмого. Наверное, если бы его спросили, зачем он это делает, он не смог бы связно объяснить. Он не знал, куда поехала Наташа, не предполагал даже, где ее искать. Слонялся, как маятник, у выхода из метро, желая одного — увидеть ее как можно раньше.
Когда за стеклянными дверями мелькнула знакомая курточка, Андрей вздрогнул от неожиданности. Он не ждал Наташу так скоро и, честно говоря, боялся, что она не вернется вообще. Но это была она. Она смотрела мимо него на шоссе, по которому неслись автомобили и, лязгая металлом, катились трамваи. Андрей бросился навстречу, задев плечом и чуть не сбив с ног продавщицу газет. Извинился, поддержал зашатавшийся раскладной столик. Снова отыскал Наташу глазами в толпе. Но она уже заметила его, вскинула вверх руки и выдохнула: «Андрей!»