Прощальное эхо
Шрифт:
Оксана накинула пеньюар и, устроившись перед туалетным столиком, принялась легкими мазками наносить на лицо нежно пахнущий персиковый крем. Она успела подкрасить глаза и расчесать свои светлые, густые, непривычно коротко подстриженные волосы, а муж так и не проснулся. Короткое очарование странной ночи с каждой секундой все больше рассеивалось, и ей уже не хотелось видеть в нем страстного любовника и настоящего мужчину. В ее спальне зачем-то до утра остался неуклюжий «пингвин» Клертон…
Оксана уже готовила на кухне завтрак, когда Том, гладко выбритый и безукоризненно одетый, стуча по лестнице жесткими подошвами своих черных ботинок, слетел со второго этажа.
— Милая, я есть не буду, не успеваю. — Он походя чмокнул ее в щеку. И в этом небрежном поцелуе, да еще, пожалуй, в давно забытом огоньке, блеснувшем в его глазах,
— Но как же… — Оксана кивком головы указала на готовые сандвичи.
— Ничего, я поем в перерыве, а ты позавтракай без меня.
Клертон выскочил из дома без плаща и зонта и чуть ли не заячьими прыжками, совсем несвойственными «пингвину», побежал к гаражу. Через пару минут черный «Мерседес» выехал из ворот особняка. Оксана пожала плечами, завернула сандвичи в полиэтиленовую пленку и переложила их в холодильник. Есть совершенно не хотелось. Завтрак она готовила исключительно для мужа, а он, как заполошный, умчался, забыв даже взять зонт.
«А ведь сегодня наверняка пойдет дождь!» — подумала она, посмотрев на небо, так недолго остававшееся безукоризненно голубым. Оксана вышла в прихожую. Черный зонт Клертона с длинной деревянной ручкой висел, как обычно, на крючке. И тут она увидела, что на тумбочке лежит незнакомая коричневая кожаная папка. Она никогда ее раньше не видела и была почти уверена, что Том привез ее с работы и в спешке забыл.
«Ну, что ж, придется звонить, а потом скорее всего ехать к нему в офис», — подумала Оксана и взяла папку с тумбочки. Она уже собралась вернуться на кухню, когда неожиданная мысль промелькнула у нее в голове: «А что если это папка доктора Норвика?.. Тогда из дома уезжать не следует, он может вернуться за ней в любой момент. Возвращение Джеймса было бы неприятно. В любой другой ситуации она, мило улыбнувшись, отдала бы ему забытые бумаги прямо на пороге, пригласила бы выпить чаю, а если бы он отказался, не стала слишком настаивать. Но после вчерашнего… Придется как-то объяснить свое вчерашнее поведение и тем самым поставить бедного Норвика в еще более неловкое положение. Он ведь и так наверняка себе места не находит. Сказка про внезапную и острую головную боль никого не обманет и только усугубит ситуацию…
Желая убедиться в том, что бумаги все-таки принадлежат мужу, Оксана расстегнула позолоченную защелку и раскрыла папку. Она была набита документами, напечатанными на принтере, и газетными вырезками. Но уже через секунду Оксану совершенно перестала волновать проблема, кому принадлежит папка. Она пристально вглядывалась в самый первый газетный листок. Русский газетный листок… Примерно половину страницы занимала фотография молодой улыбающейся женщины, а подпись внизу гласила: «Врач-педиатр московской частной клиники «Мама и кроха» Алла Викторовна Денисова»… Алла, ну, конечно, Алла! Как же она могла забыть ее имя! Андрей, знакомя их в том кафе, тогда еще так смешно сказал:
— Ксюха, познакомься, это Алка.
Женщина улыбнулась как-то не очень весело и заметила:
— «Алка» от слова «алкоголик»… Помнишь, наверное, Андрюшенька, как мы чуть ли не всем курсом обмывали в общаге удачную сдачу госэкзаменов? — И, уже обращаясь к ней, добавила: — Он тогда повел себя как настоящий джентльмен. Таскал меня, пьяную, по всем этажам, пока не нашел свободную кровать, где я могла бы выспаться. С тех пор только так и зовет: не Алла, не Аллочка, а Алка…
Она выглядела довольно симпатичной и немного грустной. Оксана подумала тогда, что эта женщина наверняка влюблена в ее Андрея. Иначе с чего бы ей смотреть на нее так странно? И еще более странно она смотрела на нее потом, в клинике. Привел же Господь лечь именно туда, где работала эта женщина! И ведь именно она тогда завела тот странный разговор, что теоретически ребенок может остаться жить… И как она проходила потом мимо ее палаты: быстро, дробно стуча каблуками, словно боясь столкнуться и посмотреть ей, Оксане, в глаза!.. Полтора года спасенной девочке, от которой отказались родители. Якобы отказались!
Оксана, все еще сжимая в руках папку, опустилась на пол прямо в прихожей. Она не знала, из чего, из какой крохотной надежды выросла ее уверенность, но тем не менее…
«Моя дочь жива!» — произнесла она по-русски и, уронив лицо в ладони, заплакала.
Когда-то
— Мы не опоздаем? — спросила Оксана только для того, чтобы хоть что-нибудь спросить. Но методичный и основательный Том тут же перевел взгляд на циферблат наручных швейцарских часов в золотом корпусе.
— Нет, регистрация на твой рейс начинается через сорок три минуты, а мы прибудем в аэропорт уже через полчаса.
— Прибудем… Прямо как правительственная делегация! Откуда ты только выкапываешь эти дурацкие чиновничьи выражения? — Она нахмурила свои темные брови ровно настолько, насколько это было безвредно для кожи лица. Лишнее напряжение мышц лба — и возле переносицы залягут сухие и тонкие мимические морщинки. Потом, конечно, можно прибегнуть к специальному массажу, лифтингу, вшиванию «золотых нитей» и еще черт знает каким процедурам, но не лучше ли просто поберечься? Оксана привыкла не то чтобы прислушиваться к негромким сигналам, которые посылал ей собственный организм, она твердо и безошибочно знала, насколько близко можно свести брови, как широко улыбнуться и с какой интенсивностью игриво прищурить глаза, чтобы на свежей золотистой коже не проявилась невесомая паутинка ранней старости. Вот и сейчас она нахмурилась только для того, чтобы добиться хоть какой-нибудь реакции со стороны Тома. Она была просто уверена, что он заметил, как потемнели ее вызывающе-синие глаза, как нервно затрепетали длинные ресницы, слегка утяжеленные бархатной тушью. Заметил, но тем не менее никак не отреагировал. Ее снова охватила неудержимая, клокочущая ярость.
«Флегма, скучная амебоподобная флегма, несчастный пингвин!» — выругалась она про себя, а вслух довольно спокойно произнесла:
— Тебя совсем не волнует то, о чем я говорю? То, о чем я спрашиваю, да?
Том слегка улыбнулся уголками губ. Ее всегда раздражала самоуверенность Клертона, считающего, что ему идет улыбка голливудского супермена. Уж оставался бы просто обычным преуспевающим бизнес-пингвином, достаточно верным, добрым и любящим для того, чтобы ему тоже отвечали привязанностью и лаской. Так нет же! Хоть в мелочах, но пытается изображать из себя сильного мужчину!
— Ты слышишь, что я говорю?
— Да, слышу, — весело откликнулся Том. — Но, дорогая, твой вопрос о том, где я выкапываю эти выражения, я просто посчитал риторическим. Какой ответ ты хотела бы услышать?.. Я выкапываю эти выражения в беседах с сотрудниками моей фирмы? Я выкапываю эти выражения в телевизионных выпусках новостей? Или, может быть, в детских воспоминаниях?
— Все, хватит! — сорвалась на крик Оксана, с непонятной ненавистью глядя на круглые, жирные плечи мужа, упрятанные под белой шелковой рубашкой и светло-бежевым льняным пиджаком. — Хватит! Не нужно было, чтобы ты меня провожал…
Первый приступ тихого раздражения она почувствовала еще вчера вечером, когда сообщила Тому о своем желании слетать в Москву навестить родителей. Слишком уж легко, слишком быстро он согласился. Нет, ей, конечно, и нужен был именно такой ответ: «Да, дорогая… Пожалуйста, дорогая… Когда тебе угодно, дорогая». Но что-то в душе мгновенно взбунтовалось против этой его телячьей покорности. Оксана была далека от мысли о том, что у Клертона может быть подруга, любовница, и, отпуская ее в Россию, он рассчитывает расслабиться в объятиях другой женщины. Наоборот, она и сейчас пребывала в твердой уверенности, что Том будет скучать и тосковать без нее. Но почему он так бессловесно, так смиренно принимает и предстоящую разлуку, и довольно нелепый повод — ни с того ни с сего ей приспичило увидеть маму. Ведь не может же этот совсем неглупый человек вообще ничего не замечать!