Прощальное эхо
Шрифт:
Оксана поднялась с дивана и подошла к окну. Мельком глянула на подзеркальник. Среди маминых коробочек с кремами и флакончиков с парфюмерией папина туалетная вода «Черный дракон» — из разряда тех, что продаются в любом киоске в переходах метро и пахнут откровенно дешево… «Я вырвалась из всего этого одна», — подумала она печально.
Рыба действительно оказалась великолепной, как, впрочем, и салаты, и домашнее яблочное вино. Мама просто светилась от радости. Оксане было хорошо и спокойно. Она еще сама толком не решила, расскажет ли обо всем маме, или сохранит в тайне, и сейчас ей казалось, что она вот так просто приехала в гости, сидит себе на кухне, а не в помпезной столовой, кушает
— Оксаночка, а врачи что говорят, все по-прежнему? — осторожно осведомилась мать, подавая на стол десерт из клубники и черешни со взбитыми сливками.
— Все по-прежнему, мама.
Людмила Павловна покачала головой, видимо, сожалея о заданном вопросе, который испортил всем праздничное настроение. Отец вздохнул. Оксана отложила мельхиоровую ложечку на край розетки и продолжила довольно бодро:
— Но я не теряю надежды. Во-первых, медицина не стоит на месте, во-вторых, мы с Томом друг друга любим, а это главное…
— Вот именно, — преждевременно подытожил папа.
— И может быть, возьмем малыша из Дома малютки.
— В Англии? Иностранца?
— Ну почему иностранца? Может быть, ребеночек будет из России.
Только произнеся вслух эту фразу, объявив это не себе, а окружающим, Оксана окончательно поверила в реальность происходящего. Только здесь, среди этих пожелтевших стен с выглядевшим чужеродным холодильником «Стинол», она до конца поняла, что где-то неподалеку живет, ходит, может быть, уже разговаривает ее маленькая девочка, наверняка в ужасном приютском платьице. Ей вдруг сразу вспомнились рассказы подруги Таньки, которая после пединститута ушла работать в детдом воспитательницей. Танька рассказывала, что сначала была преисполнена прекрасных идей и светлых идеалов, а потом убедилась, что все детдомовские дети — сволочи и дебилы. «У, дебилы!» — беспрестанно повторяла она, прихлебывая «Алиготе» из высокого стакана. Тогда Оксане было просто неприятно это слышать, неприятно, и все. А сейчас она вдруг представила, что ее маленькую девочку кто-то называет дебилкой… И тут же, словно прочитав ее мысли, мама продолжила разговор:
— Знаешь, Оксаночка, с нашими детдомами, наверное, сложно. Я вот недавно читала в «Лизе», что на нормальных малюток очередь чуть ли не в тысячу человек. Их еще из родильного отделения забирают, а Остаются дети алкоголиков и наркоманов. Они-то, конечно, никому не нужны… Из китаянок, которые на барахолках торгуют, говорят, многие от детей отказываются. У нас Маша из соседнего подъезда недавно родила, так она рассказывала, что за пять дней две такие стервы спокойно ушли из роддома, якобы за вещами для малышек, и не вернулись… Вот…
— Мам, я в курсе, — Оксана нервно отодвинула в сторону вазочку с десертом. — Давай поговорим на какую-нибудь другую тему. Все это слишком серьезно, чтобы вот так обсуждать за обедом.
Из настенных часов вылезла кукушка, глянула на поднос с изображенными на нем танцующими грузинками, испуганно прокуковала и спряталась обратно. Отец посмотрел на свои наручные часы и поднялся из-за стола.
— Отдыхайте, женщины, болтайте, а мне пора. — Он шумно потянулся. — Я ведь с работы только на полдня отпросился.
— Ой, Володя, подожди, а как же наш подарок? — спохватилась мать и быстро исчезла из кухни. Вернулась она с маленьким зеленым бархатным футляром.
— Возьми, доча, это тебе от нас. Конечно, ни одеждой, ни драгоценностями теперь тебя не удивишь. Но папа специально из командировки привез. Он зимой в Свердловск ездил.
— В Екатеринбург, — поправил отец.
— Да? —
— Ну и что? Ты же сидела дома одна, без мужа, когда Том в Москву летал? Вот и я хоть отдохнула от стирки носков да от готовки борща. — Мама добродушно рассмеялась, прислонившись плечом к отцу. Оксана тоже улыбнулась и расстегнула блестящую защелку коробочки. В футляре оказались серебряное кольцо с малахитом и такие же серьги. Стоило все это, конечно, не очень дорого, но сделано было довольно искусно. И ей даже почти не пришлось притворяться, делая вид, что подарок понравился. «В конце концов, это довольно мило, — решила она, захлопывая коробочку. — Конечно, не для поездок в город. Но у себя дома вполне можно будет надевать».
Она помогла убрать со стола, вручила родителям свои подарки и уже собралась забраться под холодный душ, когда услышала за спиной немного смущенный и как будто даже виноватый мамин голос:
— Оксана, а я недавно Андрея видела. Он мимо «Сокола» на машине ехал… У него теперь иномарка, я в них не разбираюсь. Такой же красивый, как и раньше…
— Мам, а что, случайная встреча с моим бывшим знакомым такое событие, о котором нужно сообщать в первый же день моего приезда? — Оксана начала говорить достаточно спокойно, но в последний момент голос ее все-таки дрогнул.
— Нет, конечно… Но я думала, тебе захочется что-нибудь о нем услышать?
— Не захочется! — крикнула она и захлопнула дверь ванной. Уже там, внутри, усевшись в пустую, холодную белую чашу и подтянув колени к подбородку, Оксана безудержно и горько заплакала. Ей было стыдно перед мамой, так готовившейся к ее приезду. И сейчас наверняка она еще стоит перед дверью в ванную, а глаза у нее растерянные и обиженные. Пришло чувство досады, потому что нечетко сработала формула аутотренинга: «Мне будет просто любопытно его увидеть». Она почти приучила себя не думать об Андрее там, в Лондоне. И, оказывается, боялась думать о нем здесь, в Москве…
Следующее утро началось с визитов гостей. Первой пришла Мария Григорьевна в темно-синем в меленький белый горошек платье с аккуратным белым воротничком. Оксана невольно улыбнулась. По дороге из аэропорта до дома, глядя в окно «москвичонка», она успела насчитать не меньше пятнадцати женщин, одетых в платья, сшитые точно из такой же ткани. То ли мода в этом году в Москве была какая-то особенная, то ли в Китае и Турции возник острый дефицит на другие ткани, во всяком случае, многие замеченные ею дамы от шестнадцати по пятидесяти были одеты именно в это в синее с белым горошком, либо с наброшенной на плечи белой пелериной, либо в пиджачках-«болеро», или же в допотопных жакетиках с торчащим из кармашка краешком такой же тряпочки. Но Марии Григорьевне эта расцветка шла. В этом платье, со своими седыми волнистыми волосами она выглядела старушкой с рождественской открытки. Общее впечатление дополнялось большим домашним тортом на круглом подносе под бумажной салфеткой. Мария Григорьевна много суетилась, расспрашивала об Англии и кивала головой с таким видом, что можно было подумать, будто проблемы тамошней погоды, уровня жизни и качества продуктов — самое главное, что волнует ее в жизни. Торт она взялась резать сама. Мама не особенно и сопротивлялась, с явным облегчением усевшись возле окна. Оксана смотрела, как в мягкие, пропитанные сметанным кремом коржи входит нож, слушала воркующий голос соседки по дому, изредка проскальзывающие мамины реплики и думала о том, что, слава Богу, мама не сердится за ее вчерашнюю выходку. Значит, все снова хорошо и спокойно, как и должно быть дома…