Прощальный фокус
Шрифт:
Сабина направила машину к выходу. Она отвезет их на кладбище. Довезет до отеля. А там пусть выметаются ко всем чертям из ее машины.
Добраться до Лос-Анджелесского аэропорта – целое путешествие, ехать туда дольше, чем лететь за границу. Они выбрались со стоянки и устремились по бульвару Сепульведа, мимо островков высушенной солнцем травы и ресторанчиков фастфуда, направляясь к 105-му шоссе. Будучи в машине втроем, они могли пренебречь светофором и выехать на полосу для автомобилей с пассажирами, минуя море машин, в нетерпении ожидающих выезда из города. Жители Лос-Анджелеса – водители-одиночки. Так здесь принято – иметь машину и ездить в ней одному. Они вывернули на северное направление Харбор-Фриуэй. Миновали стадион «Колизеум» («Ты только глянь», – сказала миссис Феттерс) и Университет Южной Калифорнии, проехали по центру,
– О-о, – прошептала Берти.
В фонтане бронзовые лягушки прыскали водой на ноги бронзовым журавлям, а те направляли свои струи прямо в небо. В бассейне безмятежно плескались живые утки и один немолодой лебедь – создавали атмосферу. Форест-Лоун был меккой для знаменитых, богатых и влиятельных мертвецов. Они покоились под плотным слоем дерна и густой травы или в изящных гробницах. Джордж Бернс занял здесь свое законное место рядом с любимой женой в урне запечатанного мавзолея. Все надгробья в Форест-Лоун устанавливали горизонтально, объясняя это желанием не нарушать красоту пейзажа, хотя на самом деле так было просто удобнее косить траву. Туристы располагались на траве с корзинками для пикника, целовались влюбленные парочки. Богомольцы преклоняли колена в часовне Уи-Керк-о-зе-Хетер. Участки различались по престижности, учитывалось местоположение – в тени деревьев или у воды. Дешевые места находились на солнцепеке или слишком близко к дороге. Фан и Парсифаль порешили взять лучший участок – на центральной площадке, за восьмифутовой кирпичной стеной с бронзовыми воротами на запоре, что делало могилы недоступными для досужих любопытных взглядов. Сабине они сообщили об этом чуть ли не с восторгом – какая удача! Два свободных участка рядом! Кто бы мог подумать, что найдутся такие! Они кружили в обнимку по комнате и смеялись от радости.
– Форест-Лоун? – переспросила она.
– Там так красиво, – сказал Фан. Двадцать лет, проведенных в этой стране, не смогли превратить его в циника.
– Дичь какая-то, – пробормотала Сабина.
– Это Глендейл-Форест-Лоун, – возразил Парсифаль, – самое старое из пяти кладбищ. Оно намно-о-ого красивее, чем Голливуд-Хиллз. Такое тенистое… Просто потрясающе!
– Но даже до Глендейла еще ехать и ехать. Бог весть куда забрались.
– Это Лос-Анджелес, – возразил Парсифаль. – Это наш город. Все, кто любит Лос-Анджелес, мечтают быть похороненными на Форест-Лоун. – Он откинулся на спинку дивана и задрал ноги на кофейный столик. – Раз нам это по карману, имеем право!
Сабина решила оставить эту тему. В конце концов, кто она такая, чтобы диктовать людям, где им быть похороненными?
После ужина Фан подошел к ней, одиноко сидящей у бассейна. Вечернее небо цвета спелой сливы вдали было подсвечено заревом городских огней.
– Я купил три, – сказал он.
– Три чего?
– Три участка. – Говорил Фан деликатно, словно вопросительно. С каждым днем болезни голос его становился все мягче, а черные волосы, всегда такие густые, красивые, за один месяц поседели и были теперь коротко острижены. – Нам надо оставаться вместе. В этом все дело. Ведь мы же семья. Не хочу, чтоб тебе было одиноко.
Сабина не глядела на него. Сколь бы щедрым ни был дар Фана, она понимала, что обречена на одиночество. Даже в смерти ей суждено оставаться для мужчин «третьей лишней», попутчицей.
С каждой минутой темнота сгущалась. Птицы почти замолкли. Фан похлопал ее по руке.
– Трудно все это обсуждать. Думаю, что, когда мы уйдем, у тебя впереди еще будет целая жизнь. Сможешь выйти замуж, родить ребенка. Тебе предстоит еще долгая дорога, прежде чем ты узнаешь, какой конец тебе уготован. Поэтому участок – это просто страховка, на всякий случай. Знак того, что Парсифаль и я тебя любим, и будем всегда любить, и хотим, чтобы ты всегда была с нами, и, если ты даже не согласишься и не придешь к нам, это ничего не изменит. Так или иначе, участок будет за тобой.
Сабина кивнула, глаза ее наполнились слезами. Мысли о смерти Парсифаля, о смерти Фана, о том, как она останется одна, об участке, купленном в дополнение к двойному, – все это было уже чересчур. И хоть очень редко случались минуты, когда Сабина ощущала, что ее с Фаном связывают чувства иные, нежели общая любовь к Парсифалю, сейчас она уронила голову Фану на плечо.
– Невероятно! – проговорила миссис Феттерс, глядя в окошко на панораму стелющихся холмов, на склонах которых то тут, то там высились скульптуры ангелов, мраморные обелиски и дорические колонны. – Гляжу, гляжу во все глаза и просто поражаюсь! Калифорния и Небраска – как будто разные страны, честное слово! Как думаете, можно здесь где-нибудь цветы купить? – В голосе ее звучали умоляющие нотки. – Нехорошо идти с пустыми руками.
– Конечно, – согласилась Сабина.
– Я благодарна вам, что вы так терпеливы со мной. – Тут миссис Феттерс изумленно коснулась рукой окна. Они проехали мимо статуи Святой Девы, непринужденно упирающейся босыми ступнями в земной шар. – Берти, ты только взгляни, какая красота!
– Прямо как парк! – восхитилась Берти. – Интересно, каково это – покоиться здесь?
Сабина подъехала к цветочному магазину, расположившемуся вместе с отделом продаж и справочным бюро в просторном строении, имитировавшем тюдоровский особняк. Надо было ей заранее позаботиться о цветах. Когда они с Парсифалем ездили к Фану, всегда останавливались в Пасадене и покупали цветы у Джейкоба Маарсе. На кладбище торгуют главным образом гладиолусами и гвоздиками, к тому же безбожно задирают цены. Но сейчас Сабина как-то растерялась, видно, утратила навык. Она не была здесь больше двух недель, с самых похорон, вот и не запаслась цветами по дороге. Сунув руку в сумочку, она вытащила и надела темные очки. Ладони, долго сжимавшие руль, вспотели.
Воздух в цветочном магазине оказался таким приторно-сладким, что женщины даже замерли на секунду в дверях, словно натолкнувшись на некую преграду. От переизбытка розового и желтого было больно глазам. И стены были слишком белые, и пол слишком ярко блестел в лучах солнца. Обстановка веселенькая, что тебе кондитерская лавка. Торговля шла бойко: посетители брали готовые композиции из прозрачных холодильников или составляли букеты сами, вытягивая цветы из ведер на полу. Мексиканка в белой форменной одежде держала в руке пучок темных мягких папоротников.
Берти бродила по магазину, точно в трансе, трогая лепестки гербер.
– В жизни не видала, – задумчиво проговорила миссис Феттерс, – столько цветов за раз.
Сабина втайне надеялась, что они выберут гардении. Парсифаль любил гардении. Закладывал их за ухо и говорил, что чувствует теперь внутреннюю связь с Билли Холидей. Сама она выбрала восточные гибридные лилии «Мона Лиза». Она скупила все, что были в магазине, заплатив восемьдесят долларов. Из «Моны Лизы» на восемьдесят долларов можно сделать два превосходных букета. От подмаренника и бизоновой травы она отказалась – взяла только сами цветы, обернутые в зеленую сетчатую ткань. С охапкой лилий, покоящихся на сгибе тонкой руки, Сабина выглядела победительницей какого-то соревнования.
– Не знаю, что и выбрать, – посетовала миссис Феттерс, уставившись в стекло витрины.
Сабина заверила, что купленных цветов и так достаточно, что возле могилы только одна ваза, но Берти с матерью все же купили по желтой розе, пять долларов штука.
Они подъехали к домику смотрителя, расписавшись, взяли у него ключ, после чего проследовали ко Двору Давида. Сама копия статуи Микеланджело была снята с постамента, поскольку, как гласила пояснительная табличка, была повреждена Нортриджским землетрясением. Там, куда должен был обращать свой взор Давид, группа людей толпилась возле экскаватора и вырытой ямы.