Прощальный фокус
Шрифт:
– Но поздно же, – возразила Сабина.
– Поставьте машину, – сказала она. – Или так оставьте. Все равно! А о сестрах что он говорил? Что и они тоже умерли? Нет, он не мог сказать о Китти, что она умерла!
– Хелен, – сказала Сабина. – Он называл только одну сестру, Хелен. Говорил, что все вы погибли в автокатастрофе в Коннектикуте.
– В Коннектикуте… – тихонько повторила миссис Феттерс название штата, которого в глаза не видела. – Вы, наверное, гадали, что такого я могла сделать ужасного, что могла сотворить мать, чтобы сын объявил ее мертвой и всю семью свою объявил мертвой? – Казалось, она готова была пешком
– Он хотел освободиться от прошлого, – сказала Сабина. – Вот все, что я знаю. Никто не говорит, что это из-за чего-то, что сделали вы.
И добавила про себя: хотя на самом деле это именно из-за вас.
Удивительно – бар работал до двух часов ночи. Сейчас тут было тише, пианист уже ушел, гостей обслуживала одна официантка. Бармен радостно помахал им, точно друзьям, которых сто лет не видел, поманил к стойке и, ни слова не говоря, налил то, что они пили, прежде чем уйти. Бармен, который помнит клиентов, – просто чудо природы какое-то!
– Выпьем за вашего мужа и моего сына, – предложила миссис Феттерс, и они чокнулись. – За Гая, – сказала миссис Феттерс.
– За Парсифаля.
Выпили. В первые восхитительные секунды виски, налитый поверх кубиков льда и еще сохранявший тепло, показался Сабине чуть ли не сладким – она с трудом оторвалась от стакана. Она понятия не имела, с чего начать, – слишком о многом надо было поговорить. Но миссис Феттерс выбрала совершенно неожиданную отправную точку:
– Расскажите мне о том пареньке, что на кладбище.
– О Фане?
Миссис Фаттерс кивнула, но кудельки ее даже не дрогнули.
– Это наш друг. Друг Парсифаля и мой друг.
– Но больше – друг Гая, да?
Сабина очертила тонкой красной соломинкой край стакана.
– Парсифаль с ним познакомился первый.
– А чем он занимался?
– Компьютерами. Разрабатывал компьютерные программы. И добился больших успехов. Он придумал «Безделушку».
– Безделушку?
– Игру «Безделушка», – пояснила Сабина.
Миссис Феттерс это название ничего не говорило. Спросить любого в этом баре, и он пустится в рассказы о том, как полжизни угробил на эту игру. Сабина наблюдала за миссис Феттерс, сосредоточенно обдумывавшей услышанное. Мужчина за соседним столиком что-то шепотом втолковывал женщине, а та, понурившись, плакала. «Слушай, – уловила Сабина его слова. – Ты меня слушай!»
– О Парсифале я ничего не знаю, – сказала миссис Феттерс. – Слишком долго меня не было в его жизни. Но я знаю кое-что про моего сына Гая, и это «кое-что» изрядно все усложняет… – Миссис Феттерс замялась, точно слово, которое требовалось для объяснения, было из шведского языка, а шведский она подзабыла. – Гай был гомосексуалистом.
Сабина глотнула виски, чувствуя своего рода облегчение. Чего она не обрела в нем при его жизни, того не обнаружилось в нем и после смерти. Что ж, справедливо.
– Да, – сказала она. – И Парсифаль тоже.
Миссис Феттерс кивнула с удовлетворенным видом следователя, чья версия подтвердилась.
– Но кем же вы ему были в таком случае? Вы слишком красивая, чтобы просто служить прикрытием.
– Мы были очень близкими людьми, – тихо сказала Сабина.
Казалось, все в баре прислушались, а бармен даже перегнулся через полированную стойку, притворившись, что тянется за вазой с солеными орешками. Ответа на вопрос миссис Феттерс не было – если только, как кино, просмотреть с начала до конца всю историю их полупризрачных отношений…
– Мы вместе работали, мы дружили. Когда умер Фан, думаю, нам обоим стало одиноко, и мы поженились.
– Но почему вы не вышли замуж за кого-нибудь другого?
На столике между ними теплилась в светло-оранжевом стакане свечка. Перед мысленным взором Сабины вереницей прошли «другие» – мужчины, влюбленные в нее, умолявшие ее внять голосу разума. Архитекторы, иллюзионисты, торговцы коврами, парень из отдела упаковки в супермаркете – никто ей не приглянулся, всех она отвергла.
– Я любила его, – сказала Сабина. – Это все знали.
– Этого мальчика все любили, – ответила миссис Феттерс, низводя ее признание до общего места. – Но разве между вами никогда не было… – Она склонила голову набок, словно вслушиваясь в слово. – Близости?
– Нет.
– И вас это устраивало?
– О господи, не знаю… Нет, поначалу очень не устраивало. – Даже после смерти Парсифаля тема эта смущала ее. – В молодости, думаю, я надеялась, что он передумает, что надо только проявить терпение. Иногда я злилась на него, а он на меня. Однажды мы даже разбежались. Мне тогда было лет двадцать пять. Но врозь мы оставались всего неделю, а потом… – Она замолчала, глядя на Дот. Черты Парсифаля еле заметно прогладывали в материнском лице, в очертаниях губ. – Вот когда мы разошлись, во мне и произошла перемена. Я так скучала по нему, что решила, ну лучше пусть будет все как есть. Решила смириться. Я верю, что он любил меня, ведь любовь бывает такая разная.
– По-моему, вы приняли неверное решение, – сказала миссис Феттерс.
– А по-моему, абсолютно верное, – возразила Сабина и осушила стакан.
Миссис Феттерс уважительно кивнула:
– Может, вы и правы. В мире столько вещей, которых мне никогда не понять.
– Вы понимаете, почему Парсифаль говорил мне, что вы умерли?
Миссис Феттерс одним глотком прикончила свой виски и поискала глазами бармена, впрочем, искать долго не пришлось.
– Понимаю.
– Хорошо, – сказала Сабина. – Поделитесь со мной. А то я устала откровенничать.
Миссис Феттерс кивнула. Вид у нее был усталый, похоже, начала сказываться бессонная ночь.
– Я в Аллайансе родилась и всю жизнь там прожила. Если бы в детстве мне кто сказал, что бывают мужчины, которые любят других мужчин… – Она помолчала, видимо попытавшись вообразить что-нибудь столь же немыслимое – собак, любящих кошек? – но подходящего сравнения так и не придумала. – Ну, просто у нас такого быть не могло. Жили у нас, помнится, двое, на железной дороге работали, поселились вместе, на отшибе, за городом. Многие мужчины с железной дороги жили вместе, но тут было другое, и эти двое всех как-то смущали, беспокоили. Они вскорости уехали, но люди, думается мне, так до конца и не поняли, что между ними было такое. Мы все там отсталые были, косные, а я из всех косных самая косная! Я уж взрослая была, замужняя женщина, когда мне объяснил кто-то про геев, да и тогда не сразу поверила. Но что Гай не такой, как другие, я всегда понимала. Ему было года три-четыре, когда я разобралась что к чему. Я и сама себе в этом не признавалась, а другим и подавно, но знать – я знала.