Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки
Шрифт:
– Эй! Держи язык за зубами!
– сказал отец.
Девочка смутилась, но тут же зашлась смехом. Они мне нравились. И разговор их меня заинтересовал. Когда я был такой, как девочка, я считал, что разговоры о подарках - самые интересные. Но даже теперь, когда я читаю журнал "Наука и жизнь", мне эти разговоры продолжают нравиться, хотя они и несерьезные.
– Я молчу, - сказала девочка, - больше секретов не выдаю. Только ты мне скажи, что ты ей подаришь. Тоже туфли? Вот будет интересно! Она тебе туфли, и ты ей туфли. А перед этим она тебе галстук, а ты ей вязаную кофточку, а еще перед этим ты ей платье, а она тебе белую сорочку.
Я
Я продолжал слушать. Часы, чайный сервиз, еще одна кофточка, сочинения Пушкина. Колечко с камушком! Брошь! Все это он ей подарил. А ее подарки были поскромнее. Я понял: она - его живая мечта и ему хочется дарить ей вещи подороже. Брошь, наверно, была золотая, такая, как у моей бабушки, - с маленьким бриллиантиком. Я опять стал изучать лицо мужчины. Бывает же такое: видишь незнакомого симпатичного человека - и тебе его денег жаль, как своих. Может, он все-таки ей серебряную брошь подарил? Вряд ли: уж очень он симпатичный. Скорее всего, бриллиант был большой и редкий. Где он его только достал? Попался, бедняга! Нужно было бежать, как я убежал от Танюшки! А теперь что поделаешь? Мне подумалось: а вдруг и я когда-нибудь попадусь! Дойду до полной беспомощности, самое дорогое раздарю - вещицы со своего письменного стола! Коллекцию! Мне прямо дурно стало, когда я о коллекции подумал. Я встал и прошелся, чтобы проветрить голову, в которую такие нестерпимые мысли приходят. Нет, никакая сила меня не заставит подарить коллекцию!
– Теперь вспоминай, что ты ей перед этим подарил, - сказала девочка.
– Норковый воротник и туфли к моему серому пальто.
– Это уже сказала женщина. Она была нарядная и красивая - конечно, живая мечта!
Мне захотелось поговорить с мужчиной: у меня было к нему много вопросов. Понимает ли он, что женщина эта - его живая мечта? Щиплет ли у него в глазах? Слышит ли он дудение детского шарика?
– Ну и надарили вы ей!
– сказал я.
– Целый универмаг! Конечно, можно бы и поскромней подарки делать, да только не живой мечте...
Они молча смотрели на меня. Так, как будто я враг человечества. Мужчина шепнул своей мечте:
– Он перед твоим приходом как-то странно тут вышагивал.
– Мы говорили, а он подслушивал, - сказала девочка.
– Я заметила.
– Да я не сумасшедший, - сказал я.
– Вы послушайте сначала...
Но они не собирались слушать.
– Идемте отсюда!
– сказала живая мечта.
Они ушли негодуя.
– Уродец, - сказала живая мечта.
– Как это ему в голову пришло?
– Юный рационалист, - поддакнул муж.
Девочка все оборачивалась и поглядывала на меня уже без всякого уважения. Я понял, что неудачно начал разговор. Очень похоже, что сегодня у меня интеллектуальный спад.
И хотя все это имело научное объяснение, я расстроился. Уже меня сегодня назвали шакалом, пронырой, маленьким демагогом и перестраховщиком в пеленках, а вот теперь юным рационалистом и уродцем. Многовато. Хотелось броситься за этими людьми и объяснить им, что дело тут не во мне, а в действии законов природы. Но я понимал, что сегодня мне лучше жить молчком: вон что выходит. Завтра я узнаю, какая из двух теорий верна. Если мои неприятности прекратятся, значит, первая, а если нет - набирайся мужества и терпи: жди, когда мрачная полоса сменится светлой. Я даже с домашними решил не разговаривать, хотя бабушка три раза чуть ли не упрашивала рассказать ей, как прошел первый школьный день. Дербервиль был неумолим.
– Ступайте на кухню, Пэгги!
– велел он своей старой служанке, когда та в третий раз появилась в его кабинете.
– Понятно, - сказала бабушка, - у тебя в школе что-то случилось.
Она пошла не на кухню, а в другую комнату и поделилась своими тревогами с мамой. Теперь уже мама принялась за расспросы:
– Быстроглазый, что это ты сегодня молчишь? На тебя это не похоже.
Я ответил, что должен сегодня помалкивать. И если она не хочет, чтоб со мной что-нибудь стряслось, пусть не пристает ко мне с разговорами.
– Обычные его хитрости, - сказала мама бабушке.
– Конечно же, в школе что-то случилось. Надо позвонить.
– Она тут же стала набирать номер.
Маме ответили, что моего классного руководителя в школе нет, но чтоб она обязательно позвонила завтра, потому что в учительской был обо мне нехороший разговор. Я понял, что самым дурацким образом влип в новую неприятность. Нужно было поговорить с бабушкой! Что ж, это похоже на интеллектуальный спад, усугубленный спадами эмоциональным и физическим. Я повеселел: это гораздо лучше, чем полоса неудач. Не надо расстраиваться, решил я, все идет по науке, а законы природы нам не страшны, если мы их встречаем во всеоружии знаний.
Дальше все продолжалось по науке. Мама мне предложила сходить за хлебом. Я всегда отлыниваю от этого поручения. Мама сказала:
– Может, ты соизволишь?
Я ответил, что сегодня никак не могу: должен жить осторожно - может все что угодно произойти! Мама спросила, когда я прекращу свои хитрости, и бросила мне целлофановый мешочек. С тяжелым сердцем я открыл дверь.
В нашем доме живет одинокая старая женщина - Мария Кондратьевна. Муж ее умер, а дети разъехались. Она не выходит, в хорошую погоду сидит на балконе: ноги больные. Дербервиль с ней в прекрасных отношениях, всегда кланяется ей, а она ему благосклонно отвечает - вдовствующая королева!
Быстроглазый тоже ничего против этой женщины не имеет. Но когда я прохожу мимо ее двери, так уж выходит: я нажимаю на кнопку звонка и убегаю. Случается, Мария Кондратьевна, заметив с балкона, что я вошел в парадное, выходит на площадку и спрашивает меня:
– Ты не знаешь, Виталий, кто это ко мне без конца звонит, а потом убегает?
Я не сомневаюсь: она знает, кто звонит, но, деликатный человек, она ни за что не скажет прямо - на совесть мою воздействует. Я отвечаю:
– Это хулиган какой-то, Мария Кондратьевна. Ничего, он нам еще попадется.
Я задержался у двери Марии Кондратьевны. Мне пришло в голову, что я занимаюсь наукой как придется, без плана. Как могло получиться, что я до сих пор не поставил ни одного эксперимента? Я решил запланировать целую серию экспериментов и немедленно приступил к первому: нажал кнопку звонка и понесся вниз по лестнице.
Результат эксперимента оказался ошеломляющим: я наступил на огрызок яблока (я сам его утром бросил в парадном: не совать же было в карман) - и меня понесло ногой вперед, я потерял управление. О! Вспомнить тошно. Я трахнулся затылком о край ступеньки, тут же вскочил и понесся дальше. Боль разошлась по спине и была такой отчетливой, что ее можно было сфотографировать для науки. Наверно, я все же успел свернуть за угол раньше, чем Мария Кондратьевна на своих больных ногах доплелась до двери.