Прощание с Днем сурка
Шрифт:
Но породистый и излишне вежливый дядька развеял все мои сомнения, сходу предложив мне, не терять попусту время, а сдавать экзамены на какой-нибудь простенький факультетец, ведь у меня же по профилирующему предмету «четверка» в аттестате, в то время как по другим дисциплинам — отличные баллы. Я попытался возразить, что это ошибка, что я очень успешно окончил здесь заочные подготы. Но он только вежливо посмеялся над этим. Короче, до экзаменов на прикладную математику меня не допустили.
Обидно! Пошел обратно забирать документы, а мне их не отдают. Говорят, поступай на судоремонт, потом, через семестр — два переведешься. Но к ремонту меня никак не тянуло, поэтому, вдруг, сказал, что пойду учиться на штурмана в институт
В ЛИВТе меня встретили без лишних вопросов. Штурманом? Пожалуйте. Пошел на медкомиссию. А там очередной удар: шумы в сердце (подростковые). Я обомлел: это серьезно? Да нет, говорят, через полгода пройдут. На следующий год приходите и поступайте. Если штурманом нельзя, то кем можно? Судомехаником — пожалуйста. Через год переведетесь. Я устал, я сломался. Чем год ждать, а ведь весной еще и в армию заберут, это получается три, если не четыре (если во флот) года, берите меня в судомеханики. Судьба, наверно. Сдал вступительные экзамены по математике на отлично, меня и зачислили, освободив от остальных испытаний. Пять лет учебы плюс два армейских года пролетели даже без мыслей о переводе куда-нибудь. Приходилось обеспечивать себя, потому как время настало лихое: моя страна в агонии умерла, появился президент, который дал добро на воровство. Я подрабатывал, как мог. И вдруг — защита диплома. Хорошо, а дальше-то что?
В бандиты подаваться не хотелось, в торговлю идти — душа не лежала, одна дорога — в Беломорско Онежское пароходство, в БОП, проще говоря. После третьего курса проходил там полугодовую плавательскую практику на могучем «Волго — Балте». Есть такие пароходы. Приняли меня на работу без энтузиазма, но и на том спасибо, ведь тогда устроиться на более — менее приличные заработки было весьма проблемно. И понеслась моя морская карьера. Стал я механиком, вот уж чего никогда не ожидал. Руки-то у меня обе были «левые», мучился при ремонтах всяких механизмов. Но со временем это прошло, научился при работе включать голову — стало попроще. Так бы свою карьеру и влачил, упершись в свой дедовский диплом. Но тут и в БОПе нашлись добрые люди, активно включившиеся в невинный процесс воровства. Суда распродавались, устроиться на пароход стало сложно, приходилось месяцами ждать подачки от своего инспектора по кадрам. А наш инспектор, проводя санкционированную с верха селекцию, вдруг меня с визы назначил на внутренний флот. Пытался я брыкаться, упирая на свое институтское образование и приличное знание английского, но тщетно. Инспектор, Плошкин, свирепо взглянув на меня, произнес революционные слова: «У нас российское пароходство — английский язык нам не нужен, а на образование нам наплевать, хоть академия, хоть училище». Уволился я по собственному желанию. Вот и началась долгожданная сухопутная жизнь.
Мой друг, мой институтский товарищ, человек, на которого я мог всегда положиться, предложил мне участие в одном занимательном проекте, порадовавшись за мою решимость расстаться с морями. Но убили его. Застрелили из пистолета. Плакал я вместе с институтскими корешами сначала на опознании Олега (но узнать его так и не смогли), потом на похоронах, когда несли закрытый гроб на вторую вязовую аллею Серафимовского кладбища.
Больше года маялся я по случайным заработкам: на предприятиях годами не выплачивали зарплату, улучшения не намечалось. Случайно, по стечению обстоятельств, удалось вновь устроиться в небольшую судоходную компанию. Отработал контракт, денег стало хватать, чтоб семье можно было питаться нормально. Потом еще один и еще. Потом в компании утонул пароход, и суда начали распродаваться. Снова я не при делах, но зато при настоящем морском опыте, ведь довелось мне тогда походить через океан, а не только в европейских морях практиковать.
Устроился к немцам, отработал. Вроде бы можно и на берег податься, постабильнее теперь там обстановка, но пока как-то не складывается. Хотя какие наши годы! Бог даст, справимся с этой напастью, домой доберемся, а там и посмотрим, чем дальше заниматься.
— А ты ко мне приезжай, я тебя работой обеспечу. Ну, и жильем тоже, — предложил Стюарт.
— Хорошо, мы с тобой обязательно об этом еще переговорим позднее. А пока не кажется ли тебе, что вот те строения на берегу — явно рукотворные.
— Вне всякого сомнения. А вот и лодки покачиваются на привязи.
— Ну, значит, приплыли: здравствуйте, девочки.
Сердце затрепетало, когда мы уперлись в берег. Все должно быть хорошо, но как-то на душе было совсем неспокойно. Еще сон дурацкий про Лиговку вспомнился. Надо отвлечься. Лодку подальше на сушу вытащить. Стюарт, помогая мне одной рукой, что-то пробурчал. Я его переспросил:
— Что сказал-то?
— Да, говорю, весла сопрет у нас местное население. Как пить дать, сопрет.
— А что, мотор не тронут?
— Мотор жалко. Что весла? Тьфу — и растереть. Пусть подавятся. Вот забрать бы его, не такой он и тяжелый. Потом на что-нибудь легко сменять можно.
— Ясно, тащить мне, ты с одной рукой не управишься. Возьми тогда мою сумочку. А, может быть, никому этого добра и не нужно?
— Наивный, — ухмыльнулся Стюарт. — Ты это местным голодранцам скажи. Нас, похоже, заметили: вон улепетывает один голозадый. Сейчас всему стойбищу про нас расскажет.
Я оглянулся и заметил, как в сторону ветхого фонда мчался быстрее ветра, сверкая голыми ягодицами, подросток. А может невысокий взрослый или взрослая — сзади и не разберешь. То, что на нем не было одежды, отнюдь не успокаивало. Вряд ли здесь пропагандировали идею нудизма или предпочитали в уединении загорать в стиле ню. Скорее, дело было в заурядной в этих краях нищете. Слава богу, что это не Индия, где целые орды полуголых подростков имели обыкновение нападать разом со всех сторон, разрывая на куски одежду, пытаясь поживиться с белой неодушевленной мишени, кем в их понимании являлись европейцы. Хотя, поживем — увидим. Скоро сюда примчится молодежь. По ее поведению можно будет сделать некоторый вывод о том, что нас может ждать в этой деревне.
Я отсоединил трудягу — мотор от лодки, между делом заглянул в бак, но уровня бензина там не обнаружил. Покачал его из стороны в сторону, но и звука никакого не услышал.
— Стюарт, старина, похоже, мы дошли сюда на честном слове и одном крыле.
— Это как?
— Да нету бензина. Все. Кончился.
— Ну, положим, не совсем. Вон он как радостно тебе на спину льется.
Вот ботва! Я держал мотор на плече, а он из отсоединенного топливного шланга уделал мне всю майку на спине. Ну это, должно быть, были последние капли. Теперь наш мотор готов для полезного обмена.
Послышался топот. И к нам, готовым двигаться к жилью, выскочила целая толпа чумазых черноволосых юнцов. Они остановились поодаль, шагах в двадцати от нас, пожирая нас глазами. С уверенностью можно было сказать, что это не дети обеспеченных родителей.
— Слава богу, что они прибежали без копий и луков, — произнес Стюарт.
— Ты что, думаешь, они — пигмеи? Это же дети! Сейчас взрослые подтянутся. Вот тогда и посмотрим на их вооружение. Ладно, пошли, что ли.
Дети с любопытством смотрели, как мы к ним приближаемся. Зрелище должно было быть достойным: я с мотором на плече и черными синяками под обоими глазами и Стюарт с рукой на перевязи, несущий на спине две переброшенные через здоровую руку сумки (в одной из них покоился наш единственный автомат). Щетина, впалые щеки, жесткая решимость во взглядах. Как шахтеры из забоя. Хотя, нет. Как ветераны с войны. Стюарт навоевал себе два баула добра, ну а я разжился лодочным мотором.