Прощание с Карнеги или революционное руководство для марионетки
Шрифт:
Когда один из участников беседы выражает несогласие, первым вашим предположением должно быть то, что нечто из сказанного вами осталось непонятым. К примеру, мистер и миссис Смит обсуждают лучшее место проведения их долгожданного отпуска. Миссис Смит хочет поехать в горы. Мистер Смит не расслышал, как миссис Смит говорила о том, почему поездка в горы это более здоровый, дешевый и интересный вид отдыха. Он не удосужился остановиться и попытаться понять, почему она так считает. Он просто не соглашается с ней и пытается навязать ей свои взгляды. Он хочет поехать на побережье.
Он должен был бы начать с предположения о том, что взгляды жены имеют свои достоинства и заслуживают серьезного отношения. Если ничего из того, что говорит женщина (если вы мужчина), или ребенок (если
Другой способ доминировать над другими в разговоре — чрезмерно соглашаться с ними. В этом случае слушатель утвердительно кивает головой и издает различные звуки, выражающие согласие, что, по сути, означает следующее: «То, что вы говорите, абсолютно верно — более того, это совершенно очевидно — мне это всегда было известно, а потому можете не продолжать. А теперь вот что я об этом думаю».
Одной из сфер, в которой мне представилась возможность отказаться от контроля, было разговорное поведение. Мне неоднократно доводилось оказываться в центре внимания во время разговора, когда все остальные смотрят на меня, и мои слова их явно интересуют. В такие минуты я полагал, что другие восхищаются мной. Иначе к чему такое сосредоточенное внимание? Лично я ощущал дискомфорт от такого одностороннего общения, но в то же время был польщен. В любом случае я чувствовал, что не могу прекратить говорить, даже если хочу. Каждый раз, когда я пытался замолчать, кто-то задавал мне вопрос или не соглашался со мной, и я снова пускался в дискуссию.
Однажды я поймал себя на том, что молча слушаю своего коллегу, который перехватил инициативу в разговоре. Леон выглядел напыщенным, самодовольным и, честно говоря, противным. Чем больше мы говорили, тем более неловко и раздраженно я себя чувствовал. Я слушал его, зачарованный, молчаливый и недовольный. Внезапно я осознал, что эта ситуация мне очень знакома, только на месте Леона должен быть я. Он наслаждался своим контролирующим положением, но при этом ему позволяла занять это положение и наша пассивность.
Я осознал, что, если я откажусь от контролирующего поведения, я, вероятно, открою для себя возможности, позволяющие мне демонстрировать иные формы власти. Поскольку я отказался от контроля в разговорах, я сумел испытать целый спектр новых возможностей. Я получил возможность слушать, проявлять эмпатию, обучаться неконтролирующей коммуникации, время от времени делать хорошо взвешенные комментарии и способствовать превращению скучных односторонних монологов в более интересные беседы, в которых участвуют все, а не отдельные люди, обладающие развитыми вербальными навыками.
Отказ от контроля над детьми
Область, в которой отказ от контроля представляется особенно радикальным и рискованным, но в то же время и наиболее желательным шагом, является общение с детьми. Мои дети выросли в квазикоммунальной среде (добровольно сформированном сообществе). Поскольку одно из правил нашего сообщества состояло в том, что игры власти между взрослыми не допускаются, дети также были по большей части свободны от манипулирования, заставляющего их делать то, чего они в противном случае не стали бы делать. Мы не предпринимали никаких попыток заставить их есть, спать или ходить в туалет по расписанию. Хотя каждый из нас хорошо осознавал, как проявляются игры власти, и используются ли они по отношению к детям, по этому поводу существовали самые различные мнения. Теоретически командование ребенком, физическое отстранение его от себя, шлепки, телесные или любые другие наказания являются формами игр власти. Так, Брюс Кэрролл, один из жителей нашего ранчо, который успешно воспитывал нескольких детей, пока они не достигли зрелости, придерживался наиболее радикальной точки зрения на игры власти с детьми: он считал, что при общении с ними эти игры абсолютно недопустимы.
Дети будут делать то, что им и положено делать, если только обеспечить им свободу выбора и условия, в которых этот выбор может быть сделан без стресса или давления. Игры власти не требуются, чтобы помочь детям или вынудить их делать то, что лучше всего для них: как правило, в определенный момент времени дети сами начинают делать это по собственной воле.
Возьмем, к примеру, восьмилетнюю Марию, которая хочет допоздна не ложиться спать в будние дни, чтобы смотреть телевизор. Родители знают, что ребенку нужно около десяти часов сна, чтобы он мог адекватно функционировать, и большинство родителей склонно устанавливать время отхода ко сну и настаивать на его соблюдении. Предположим теперь, что Мария, которой нужно вставать в 7 утра, хочет ложиться позже 9 часов вечера. Какие альтернативы существуют для ее родителей? Должны ли они приучить дочь ложиться в 9 вечера, настаивая на этом требовании и используя такие игры власти, как командование, крики, выключение телевизора, шлепки, а при необходимости, возможно, и насильственное раздевание ребенка и укладывание в постель? В этом случае родители действуют наперекор собственной вере в человеческую природу. Если мы предположим, что Мария — разумное человеческое существо, способное принимать обоснованные решения по тем вопросам, которые касаются ее самой, я бы предпочел, чтобы она проявляла эту свою способность, и доверял бы ее выбору. Что касается меня, я считаю, что Мария имеет право не ложиться спать до тех пор, до каких она хочет, спать столько, сколько ей остается спать до утра, и мучаться от недосыпания весь следующий день, если она так решила.
Вы можете спросить: «А что, если она проспит, опоздает на автобус и ее придется специально везти в школу или даже оставить дома на следующий день?» Эгоизм Марии, проявленный предыдущим вечером, может создать большие неудобства для ее родителей на следующее утро.
Справедливое замечание. Допустим, что Мария поздно легла спать и проспала. И теперь она снова хочет поздно лечь спать. Ее родители обращают на это внимание и просят ее лечь в постель.
— Мария, я хочу, чтобы ты легла спать. Уже больше девяти вечера.
— Но я хочу досмотреть эту передачу, а она заканчивается в одиннадцать.
— Я не думаю, что это хорошая идея, Мария, потому что в прошлый раз, когда ты поздно легла, ты проспала, и мне пришлось везти тебя в школу.
— На этот раз я не просплю. Я поставлю будильник.
В этом случае мать может либо прибегнуть к играм власти с Марией и заставить ее лечь в постель, либо договориться с ней на разумной основе, и они совместно выработают условия соглашения.
— Хорошо, Мария, хотя мне все равно это не нравится. Мне кажется, что тебе трудно будет встать. Делай то, что считаешь нужным. Однако я не собираюсь поднимать тебя завтра с постели и отвозить в школу. Если ты проспишь, я хочу, чтобы ты согласилась лечь завтра в 8:30 вечера. А если ты опоздаешь в школу и на следующий день, я буду очень недовольна. Идет?
— Ладно, мам. Ты поможешь мне собраться, если я буду очень сонной?
— Ладно. Смотри свою передачу. Я люблю тебя!
Скорее всего, Мария встанет и пойдет в школу вовремя. Если этого не произойдет, на следующий вечер она, вероятно, неохотно согласится лечь вовремя, чтобы не рисковать и хорошенько выспаться. Так поступает большинство взрослых. Так почему же не оказать Марии доверие и не дать ей шанс научиться вести себя так, как научились мы? Я заметил, что основным результатом такого разрешения становится то, что дети обучаются тому же, чему научились мы сами, только почти в два раза быстрее. Я потратил двадцать пять лет на то, чтобы выработать привычку быть опрятным и хорошо учиться, которую мои дети усвоили уже к двенадцати годам, и тридцать лет на то, чтобы развить социальные навыки, которыми они обладали уже в восемнадцать. Теперь, когда моим детям уже за двадцать и за тридцать, я убежден, что был прав, исповедуя такой подход. Они, безусловно, выросли ответственными гражданами.