Прощай, Америка!

Золотько Александр Карлович

– Без комментариев, – отрезала Сара. – И чтобы закончить – шеф выразил желание лично пообщаться с тобой.

– Мать твою… – искренне удивился Лукаш. – Это еще с каких хренов? Я спокойно занимаюсь богемой и бомондом, не лезу в политику. Ну, разве что генерала убью, да и то нашего, российского. На кой я президенту? И на кой президент мне?

– Я тоже полагаю, что смысла в этом нет, – Сара оглянулась по сторонам, подошла к кофейному автомату и загасила окурок о его бок. – Но шеф так решил, и кто я такая, чтобы с ним спорить? Я связалась с твоим Петровичем, он сказал, что

не возражает, что на этой неделе мы можем на тебя рассчитывать. Я думаю – послезавтра, у шефа график не такой плотный, можно будет потратить пару минут на международный пиар. Ты же тиснешь материальчик на эту тему? Или даже получишь эксклюзивное интервью с президентом. Да и спрашивать тебя никто не будет – хочешь или нет, твой Петрович, если что, пинками тебя пригонит. Так что – до встречи.

Сара вышла из здания.

– У тебя с ней что-то было? – спросил Ковач.

– Не-а, – мотнул головой Лукаш. – И вряд ли будет.

– Не зарекайся, парень, – Ковач похлопал Лукаша по плечу. – Она баба настойчивая и та еще штучка…

– И задница у нее – просто шедевр, – закончил за Ковача Квалья. – Я бы, не задумываясь…

– А я… – начал Лукаш, но тут позвонил Петрович.

Оказалось, что Лукаш все сорвал и завалил, что он, бездельник, не выполнил прямого распоряжения начальства – ты, сука, во сколько должен был мне предоставить материал про свое геройство? – мало этого, так ты еще и за каким-то хреном приглашен в Белый дом, а я, Петрович, какого-то дьявола должен буду тебя сопровождать на эту встречу в верхах.

Лукаш переключил телефон на громкую связь, и теперь Квалья с Ковачем сочувственно рассматривали коллегу и качали головами.

– Я сейчас приеду к тебе, – сказал Лукаш.

– Да уж постарайся. Напрягись! – прорычал Петрович и отключился.

– Хороший у тебя шеф, душевный, – одобрительно кивнул Квалья.

– А ты не лезь в наши загадочные русские души, – посоветовал Лукаш. – Вон, Ковач, насколько славянин, а не лезет. Понимает, что может схлопотать.

– Понимаю. Хоть и не славянин, а мадьяр, но понимаю. Ты своего шефа в «Мазафаку» пригласи, вот там и поболтаешь с ним в приватной обстановке. В располагающей к контакту…

– Это «Мазафака» располагает к контакту? – Лукаш сунул Ковачу его сигареты и зажигалку. – Ладно, мне пора к шефу. Общаться.

Выходя, он услышал, как Квалья говорит Ковачу, что Петрович беднягу совсем загонял, а Ковач соглашается и даже предлагает поговорить с Петровичем, чтобы тот не давил.

«Ну-ну, – подумал Лукаш. – Поговори. Конечно, ребята молодцы, что так искренне жалеют хорошего парня Лукаша. Но и Лукаш с Петровичем молодцы, раз уж парни искренне жалеют. Хорошо играем. Обалденно».

А материал о героическом подвиге славного журналиста Лукаша был уже написан. Лично Петровичем, шепнула Анюта Лукашу, когда тот ознакомился со статьей.

– С ума сойти, – согласился Лукаш. – И ты смотри, как бойко я пишу, оказывается. «Я понял, что только решительные действия могут спасти меня от смерти!» И стал решительно действовать, чтобы спасти себя от смерти.

– Где? Где это он так? – забеспокоилась Анюта, сунулась к монитору, потом поняла,

что это Лукаш так шутит, и влепила ему подзатыльник. – Сам бы написал. А Петрович с шести утра это ваял.

– Может, я лучше сейчас напишу всю эту ерунду заново? Чтобы не краснеть потом. У меня есть имя и гордость, в конце концов.

– Жаль, что у тебя есть гордость, – вздохнула Анюта. – Только поздняк метаться, статья уже в Сети. И уже пошли перепосты и ссылки. Знаешь, сколько ты набрал за первый час?

– И даже неинтересно, – Лукаш вздохнул. – Мне хреново, на меня Сара Коул голос повышала и грозилась изнасиловать, прикинь. И день только начался. А мне сегодня еще в «Мазафаке» пьянствовать…

– Бедненький… – Анюта погладила Лукаша по голове, но тут из-за дверей кабинета Петровича послышался его рев, и Анюта умчалась на зов.

– Генерал вскинул пистолет, раздался выстрел, но удара пули я почти не почувствовал – так, толчок, словно в плечо мне ткнули чем-то горячим, – патетически прочитал Лукаш с монитора. – Да, сила Петровича не в литературном даровании…

Лукаш закрыл страницу с шедевром, запустил ленту новостей.

– Да-да-да-да-да… – задумчиво пробормотал Лукаш, просмотрев последние новости. – Весело было нам…

В смысле – им, мысленно поправил себя Лукаш.

В Лос-Анджелесе вроде бы кто-то из афроамериканцев попытался прорваться в китайские кварталы, но полиция и отряды самообороны азиатов остановили погромщиков. Видео с горящими машинами, парнями, швыряющими камни и бутылки с бензином. Кого-то окровавленного поволокли к «Скорой помощи», кого-то, тоже всего в крови – к полицейской машине.

Интервью с начальником полиции, который уверенно сообщил, что все под контролем и что беспорядков власти Калифорнии не допустят.

Национальные гвардейцы, деловито устанавливающие заграждения на улицах и бульварах.

Азиат из отряда самообороны, кстати, судя по имени в титрах – кореец, а не китаец вовсе, сообщает, что они будут защищать свои дома, несмотря ни на что и спасибо губернатору Калифорнии за оперативные меры…

Пулемет за мешками с песком и напряженные лица двух пулеметчиков – белого и латиноса.

В Майами – перестрелка на пляже. Полицейские против кубинцев. Есть жертвы с обеих сторон.

В Нью-Орлеане толпа громит магазины, не делая расовых различий. Люди растаскивают еду и товары первой необходимости, совершенно… или почти совершенно не обращая внимания на предметы роскоши.

Лидер Ассоциации коренного населения Америки выступил с заявлением, в котором в очередной раз потребовал от президента возвратить индейским племенам территории, незаконно захваченные белыми колонизаторами в период с шестнадцатого по девятнадцатый век.

В Нью-Йорке очередное обострение. На улицах стреляют, слышны взрывы, заметны очаги пожаров, но что стало причиной беспорядков – пока неизвестно.

«Пока, – хмыкнул Лукаш. – Как же, пока. Уже который месяц обещают разобраться с тем, что творится в Нью-Йорке, но пока только уплотняют кольцо блокады и заселяют пятый лагерь для беженцев в Нью-Джерси. Триста тысяч бывших жителей Нью-Йорка остались без крова».