Прощай Багдад
Шрифт:
«Шевроле» вырулил на парковку, где стояло еще несколько легковых машин, и водитель выключил мотор.
— Пойдемте со мной, мадам. Не забудьте паспорт.
— А вещи? Таможня?
Он махнул рукой.
— Потом… Если понадобится.
Они миновали закрытый магазин беспошлинной торговли, в слабо освещенных витринах которого виднелись бутылки импортного алкоголя и какая-то бытовая аппаратура, темный силуэт памятника Саддаму Хусейну, и вошли в коридор одноэтажного здания, столкнувшись у входа с двумя арабами. Полминуты спустя они оказались в небольшом холле, в центре которого висел ярко освещенный портрет иракского лидера.
В застекленной кабинке, проход мимо которой был оборудован турникетом,
— Паспорт, мадам.
Пожалуй, здесь ей стоило скрыть свое знание арабского: «мадам Бирюкова» никак не могла говорить на нем так, как прожившая двадцать лет в стране Елена Аззави. Зачем лишний раз привлекать интерес к своей личности — теперь, когда осталось сделать последний шаг к свободе? Береженого, как известно…
— Ай донт ноу эрабик. Ю спик инглиш, офисер? [5]
Поймав на себе удивленный взгляд стоявшего рядом таксиста, она тут же поняла, что совершила грубую ошибку. Он-то знал, что ее арабский великолепен, и даже сделал ей комплимент. Она сама попросила его говорить по-арабски. Как она не подумала об этом раньше?! Ведь мадам Аззави больше нет — с того самого момента, как она, сунув в сумочку чужой паспорт, покинула свой дом и села в машину первого таксиста. А она полагала, что предусмотрела все до мелочей!
5
Я не знаю арабского языка. Вы говорите по-английски, офицер?
Вот сейчас он скажет: «Офицер, здесь что-то нечисто: она прекрасно знает арабский язык!» — почему бы лишний раз не продемонстрировать свою лояльность режиму? Запуганная страна, где заложить приятеля, коллегу или знакомого — раз плюнуть, не говоря уже о постороннем человеке.
Какой-то миг Лена пристально смотрела на водителя. Что он прочитал в ее глазах — отчаяние, страх, просьбу молчать?
Едва заметно пожав плечами, шофер отвернулся.
— Йес, спикинг инглиш, — ответил офицер, раскрывая ее паспорт. — Ту Моску, мадам? [6]
6
Да, говорю по-английски. В Москву, мадам? (искаж. англ.).
Лена кивнула. Он пролистал паспорт, внимательно просматривая каждую страницу, сверился с фото, поднял на нее бесцветные глаза.
— Мне кажется, вы довольно сильно изменились, мадам ээ… Бирью-кова.
Ее сердце сжалось. Этого момента она опасалась больше всего. Да, бывает сходство двух разных людей. Но сделать его абсолютным невозможно, разве что эти люди — близнецы. На что она, идиотка, рассчитывала? На то, что на паспортный контроль посадят какого-то лопуха? И это в стране, сплошь пораженной шпиономанией и подозрительностью ко всему иностранному? Но теперь назад пути нет, надо идти до конца. Ей давно уже нечего терять.
В подобной ситуации страшнее всего растерянность, неуверенность. Если он заметит это — все, конец. Она заставила себя кокетливо улыбнуться, хотя чувствовала, как по ее спине поползли холодные капли пота.
— Изменилась? Надеюсь, в лучшую сторону?
Офицер не ответил, продолжая рассматривать ее тяжелым, оценивающим взглядом. Сонное выражение его лица сменилось на настороженное. Пауза затягивалась.
— Так в лучшую или в худшую? — повторила Лена. — Зен [7] или музен [8] ? Как вы считаете? — Она специально смешала английский с арабским.
7
Хорошо (араб.).
8
Плохо (араб.).
Он не выдержал и рассмеялся.
— Зен. Кули зен [9] , — он стукнул штампом по странице и вернул ей паспорт.
Лена взяла документ, опасаясь, что дрожь пальцев может выдать ее волнение, и отошла от кабинки, спиной ощущая на себе взгляд офицера.
— Сейчас таможня? — спросила она таксиста, который слушал их диалог с непроницаемым лицом.
— Может быть, — загадочно произнес тот.
— То есть? — не поняла она.
— Мадам, если у вас найдется десять долларов, таможенных формальностей можно избежать, — понизив голос, проговорил шофер. — Я всех здесь знаю — они меня тоже. Надеюсь, ничего недозволенного вы не везете? Наркотики, оружие, боеприпасы?
9
Хорошо. Очень хорошо (араб.).
— Разве я похожа на террориста? — улыбнулась она и вытащила из сумочки две пятидолларовые купюры.
Таксист взял их и со словами «Я сейчас» нырнул в темноту.
Лена стояла, глотая холодный февральский воздух, — и вдруг та же самая боль, что и в саду, неожиданная и резкая, пронзила ее. «Черт, что происходит?» — со страхом подумала она, чувствуя, как ее лоб покрывается испариной. Такого еще не было. Ее напугало то, что на этот раз боль была сильнее и как будто обожгла ее изнутри, словно ту невидимую иглу еще и накалили на огне.
Она повесила сумочку на плечо и осторожно помассировала левую сторону груди.
— Все в порядке, — послышался голос таксиста. — Можно ехать дальше.
— Хорошо, — она не совсем уверенно сделала первый шаг, но боль уже прошла.
— Там в разговоре с офицером… — начал водитель, когда они подходили к машине. — Наверное, у вас есть на то причины.
Лена сразу поняла, что он имеет в виду.
Таксист остановился у «шевроле» и закурил.
— Знаете, пятнадцать лет назад моего брата расстреляли за связь с оппозиционной группировкой, — неожиданно проговорил он. — Причем он сам не знал, с какой. Никаких доказательств не было, но хватило и одного доноса. Его бросили в «Кадмию», тюрьму в пригороде Багдада. Слышали о такой? Пытали. Конечно, он признался — кто мог выдержать такие пытки? Через неделю после этого его расстреляли. Ему повезло, что досталась такая легкая смерть. Другим, я знаю, перерезают горло. Семье даже не выдали тело, и никто не знает, где он похоронен. Какое там «похоронен» — просто закопан!
Лена молчала. Что здесь можно было сказать?
— Я, между прочим, имею высшее образование, преподавал филологию в Багдадском университете. Высокая зарплата, уважение коллег, льготы — все было. Я даже опубликовал несколько научных работ. После случившегося меня тут же уволили. На работу не брали никуда — даже в уборщики мусора. В конце концов, удалось устроиться таксистом. Можно сказать, повезло. Вот, кручу баранку уже полтора десятка лет. Знакомые, кстати, до сих пор говорят, что я больше похож на профессора, чем на таксиста. Как я могу относиться к этому режиму?