Прощай, Берлин

Ишервуд Кристофер

— Но, возможно, — добавляла Салли, — я просто останусь здесь и буду счастлива. Я, кажется, начинаю привыкать к этому месту.

В середине июля я вернулся в Берлин. Все это время я не имел от Салли никаких известий, кроме нескольких открыток, которыми мы обменялись в первые месяцы моего отсутствия. Я ничуть не удивился, узнав, что она съехала с квартиры.

— Конечно, я ее понимаю. Я не могла обеспечить ей удобства, на которые она вправе рассчитывать, ведь у нас даже умывальников нет в спальнях. Но все равно, для меня это было такое разочарование… Фрейлейн Боулз вела себя очень мило,

не могу жаловаться. Она настояла на том, чтобы заплатить за комнату до июля. Я, конечно, имела право на эти деньги, потому что она не предупредила об отъезде до двадцать первого числа, но я бы даже не заикнулась… Она ведь такая прелестная молодая женщина.

— Салли не оставила свой новый адрес?

— Как же, оставила, и номер телефона тоже. Вы непременно позвоните ей. Она вам обрадуется. Другие джентльмены появлялись и исчезали, но вы, герр Исиву, были истинным другом. Знаете, я всегда надеялась, что вы поженитесь. Из вас бы вышла идеальная пара. Вы всегда имели на нее такое положительное влияние, да и она вас немного отвлекала, когда вы слишком уж углублялись в свои книги и занятия… О да, герр Исиву, можете смеяться, но никогда не знаешь наверняка! Может, еще не поздно.

На следующее утро фрейлейн Шредер разбудила меня в большом волнении:

— Герр Исиву, подумать только! Они закрыли Дармштадтский и Национальный банки. Не удивлюсь, если разорятся тысячи! Молочник говорит, что через две недели начнется гражданская война!

Одевшись, я тотчас вышел на улицу. Там, конечно же, толпился народ: на углу Ноллендорфплатц, возле банка, стояли мужчины с кожаными сумками и женщины с авоськами — вылитые фрейлейн Шредер. Железные решетки на окнах банка были опущены. Большинство собравшихся тупо уставились на запертую дверь. На ней висело небольшое объявление, набранное готическим шрифтом, похожее на страницу из средневековой книги. В нем говорилось, что рейхспрезидент гарантирует сохранность всех вкладов. Если верить объявлению, все было в полном порядке, только банк открывать не собирались.

Какой-то мальчишка играл с обручем. Обруч задел одну женщину. Она бросилась на него с воплем: «Эй ты, наглое отродье! Что тебе здесь нужно?» Другой женский голос подхватил: «Убирайся отсюда! Тебе здесь нечего делать!» Еще одна ехидно поинтересовалась: «У тебя что, тоже деньги в банке?» Испуганный мальчуган умчался прочь, спасаясь от ярости толпы.

Стояла сильная жара. Вечерние газеты подробно освещали новые чрезвычайные указы — казенно, сухо, официозно. Один тревожный заголовок, набранный кроваво-красным шрифтом, резко выделялся на фоне прочих: «Полный крах!» Нацистский журналист напоминал своим читателям, что завтра, 14 июля, День национальной независимости Франции и, безусловно, подчеркивалось в статье, французы в этом году будут праздновать его с особой помпой, предвкушая поражение Германии. В магазине готового платья я приобрел за двенадцать с половиной марок пару фланелевых брюк и поехал навестить Салли.

Она жила в трехкомнатной квартире, в доме, построенном в духе «колония художников», неподалеку от Брейтенбахплатц. На звонок открыла сама.

— Приветик, Крис, старая свинья!

— Привет, Салли!

— Как поживаешь?.. Будь осторожен,

дорогой, ты испортишь мне прическу. Через несколько минут мне пора уходить.

Я никогда раньше не видел ее в белом. Ей шло, но лицо казалось худее и старше. У нее была новая стрижка, и волосы красиво уложены.

— Ты очаровательна, — сказал я.

— Правда? — Салли улыбнулась мечтательно и самодовольно. Я пошел за ней в гостиную. Окно во всю стену. Мебель вишневого цвета, очень низкий диван, заваленный цветастыми подушками с бахромой. С него спрыгнула и залаяла пушистая белая собачонка. Салли взяла ее на руки и принялась тискать, только что губами не касаясь.

— Freddi, mein Liebling, Du bist so-o s"uss! [8]

— Твоя? — спросил я, отметив явное улучшение ее немецкого.

8

Фредди, дорогой, ты така-ая прелесть! (нем.).

— Нет. Это Герды, мы вместе снимаем эту квартиру.

— Ты давно ее знаешь?

— Недели две, не больше.

— И что она за человек?

— Неплохая. Только скупало черта. Приходится платить буквально за все.

— А здесь мило.

— Ты считаешь? Да, я тоже думаю, что тут хорошо. Лучше, чем в той дыре на Ноллендорфштрассе, во всяком случае.

— Почему ты уехала? Ты что, поссорилась с фрейлейн Шредер?

— Не совсем. Просто устала от ее бесконечной болтовни. Совсем она мне заморочила голову. Все-таки она жуткая зануда.

— Фрейлейн Шредер к тебе прекрасно относится.

Салли нетерпеливо передернула плечами. Я заметил, что во время разговора она избегает смотреть мне в глаза. Воцарилось неловкое молчание. Поведение Салли меня удивило и даже смутило. Я стал уже подумывать, как бы извиниться и уйти.

Вдруг зазвонил телефон. Салли зевнула и, поставив аппарат на колени, сняла трубку:

— Привет, кто это? Да, я… Нет… Нет… Понятия не имею… Правда! Я должна угадать? — Она наморщила нос. — Это Эрвин? Нет? Поль? Нет? Подождите минуту… Дайте подумать…

— А теперь, дорогой, я должна бежать! — воскликнула Салли, закончив наконец разговор. — Опаздываю на целых два часа.

— У тебя новый хахаль?

Салли не обратила внимания на мой тон. Закурила с выражением легкого неудовольствия.

— У меня деловая встреча.

— А когда мы снова увидимся?

— Посмотрим, дорогой… У меня столько дел сейчас… Завтра я тебя извещу… Может быть, я скоро уеду во Франкфурт.

— Договорилась о работе?

— Нет, не совсем. — Салли говорила отрывисто, избегая касаться сути. — Во всяком случае, я решила до осени не ввязываться в съемки. Мне нужно как следует отдохнуть.

— У тебя, кажется, много новых друзей.

Тон ее снова стал неопределенным, нарочито небрежным.

— Да, пожалуй… Может, потому, что я слишком долго сидела на диване у фрейлейн Шредер и не видела ни одной живой души.

— Что ж, — не преминул я подколоть Салли, — надеюсь, никто из твоих друзей не держит деньги в Дармштадтском и Национальном банках.