Прощай, Коламбус
Шрифт:
Рон наконец отважился произнести целую фразу.
— Ты в музыке разбираешься? — спросил он.
— Немного, — ответил я.
— Если хочешь, то можешь послушать мои пластинки.
— Спасибо, Рон. Я и не знал, что ты интересуешься музыкой.
— Еще как! У меня есть все пластинки Андре Костеланеца. Тебе Мантовани нравится? У меня все его диски есть. Мне нравятся, знаешь, полуклассические вещи. Если хочешь, дам тебе послушать «Коламбус»… — Рон исчерпал свой словарный запас, потряс мне на прощанье руку и ушел.
Снизу доносилось пение Джулии:
— А
И голос миссис Патимкин:
— Нет, милая, ты будешь свояченицей. Так и пой.
Но Джулия продолжала гнуть свое:
— Я буду тетей! Я-а буду те-о-тей!
Потом я услышал, как к ней присоединилась Бренда:
— Мы-ы будем тетями!
Сестры заголосили дуэтом, и миссис Патимкин, не выдержав, стала призывать на помощь мужа:
— Ты можешь заставить ее не поощрять Джулию?!
И дуэт вскоре затих.
А потом вновь вступила миссис Патимкин. Слов я не разобрал, но расслышал, как Бренда что-то сказала ей в ответ. Голоса их становились все громче, и вскоре я слышал их беседу вполне отчетливо:
— И в такой момент набивать мне дом своими друзьями?! — кричала миссис Патимкин.
— Но я спрашивала у тебя разрешения, мама.
— Ты у отца спрашивала, а не у меня. А надо было сначала спросить у меня. Твой отец не представляет, сколько работы мне добавляется…
— Господи, мама! Можно подумать, что у нас нет Карлоты и Дженни!
— Карлота и Дженни не в состоянии делать все на свете! У нас тут не Армия Спасения!
— Что, черт подери, это значит?!
— Следи за своим языком, юная леди! Чертыхаться можешь со своими дружками из колледжа!
— Прекрати, мама!
— И не смей повышать на меня голос! Когда ты в последний раз пошевелила хоть пальцем, чтобы помочь по хозяйству?
— Я здесь не рабыня… Я твоя дочь!
— Тебе бы следовало знать, что значит вести домашнее хозяйство!
— Зачем? — спросила Бренда.
— Зачем?! — возмутилась миссис Патимкин. — Да по тому, что ты разленилась. Ты считаешь, что весь мир тебе обязан…
— Кто это тебе сказал?
— Ты должна сама зарабатывать себе хотя бы на одежду!
— Зачем?! Господи Боже мой! Мама, папа ведь зарабатывает кучу денег! На что тебе жаловаться?!
— Когда ты в последний раз мыла посуду?
— О, Боже! — рассердилась Бренда. — Посуду моет Карлота!
— И не надо поминать всуе Господа!
— Мама… — заплакала вдруг Бренда. — Ну почему ты такая?..
— Нечего тут рыдать, — сказала миссис Патимкин. — Иди поплачь перед своими дружками…
— Мои дружки… — всхлипывала Бренда. — Почему ты орешь только на меня?.. Почему все ко мне так жестоки?!
Из коридора доносились звуки тысяч скрипок. Андре Костеланец пел «Ночь и день». Дверь в комнату Рона была открыта, и мне было видно, как он лежит на кровати, растянувшись во весь свой гигантский рост, и подпевает пластинке. Слова были те же, что у Костеланеца, но мелодию, которую напевал Рон, я не узнал. Минуту спустя Рон снял телефонную трубку и попросил соединить его с Милуоки. Пока телефонистка набирала нужный номер, Рон повернулся на живот и врубил проигрыватель на полную мощность, чтобы песню услышали за полторы тысячи километров к западу.
Внизу веселилась Джулия:
— Ха-ха, Бренда плачет! Ха-ха, Бренда плачет.
Потом послышался топот шагов Бренды. Она бежала вверх по лестнице.
— Ничего, настанет и твой день, маленькая дрянь! — крикнула она в сердцах Джулии.
— Бренда! — завопила миссис Патимкин.
— Мама! — расплакалась Джулия. — Бренда обзывается!
— Что тут происходит?! — орал мистер Патимкин.
— Вы меня звали, миссис П.? — громко интересовалась Карлота.
— Привет, Гарриет! — кричал в телефонную трубку Рон. — Я им уже сообщил…
Я уселся на свою рубашку от братьев Брукс и громко произнес свое собственное имя.
— Будь она проклята! — ругалась Бренда, меряя шагами мою комнату.
— Брен, может, мне лучше уехать?..
— Тс-с-с… — она подошла к двери и прислушалась. — Кажется, они собираются в гости. Слава Богу!
— Бренда…
— Тс-с-с… Ушли.
— И Джулия тоже?
— Да, — сказала Бренда. — Ты не заметил — Рон у себя? У него дверь заперта.
— Нет, он куда-то ушел.
— Здесь невозможно услышать, как они передвигаются по дому. У нас все крадутся… В тапочках… Ох, Нейл!
— Брен, я говорю, может, мне завтра уехать?..
— Да она не из-за тебя сердится.
— Но я только все усугубляю…
— Она сердится на Рона. Его женитьба приводит маму в бешенство. Да и меня тоже. Теперь, когда тут появится милая-милая Гарриет, обо мне вообще забудут.
— Ну и хорошо. Разве нет?
— Бренда подошла к окну и выглянула на улицу. За окном было темно и холодно. Деревья гнулись под ветром, листва трепыхалась, словно развешенное для сушки белье. Все вокруг напоминало о том, что близится сентябрь, и я впервые сообразил, что Бренда уже совсем скоро уедет в колледж.
— Раз нет? — повторил я свой вопрос, но она меня не услышала.
Отвернувшись от окна, она пересекла комнату, подошла к дверце в дальней стене, распахнула ее и подозвала меня:
— Иди сюда.
— А я думал, там чулан, — сказал я.
Бренда закрыла за нами дверь, и мы углубились в темное пространство. Слышно было, как погромыхивает под порывами ветра крыша.
— Что здесь? — спросил я.
— Деньги.
Бренда щелкнула выключателем, и в тусклом свете шестидесятиваттной лампочки я разглядел, что помещение набито старой мебелью — два кресла с засаленными подголовниками, продавленная софа, карточный столик, два стула с ободранной обивкой, облупившееся зеркало, лампы без абажуров, абажуры без ламп, кофейный столик с треснувшей стеклянной столешницей и целый ворох свернутых штор.