Прощай, Лубянка!
Шрифт:
Я вышел с совещания в ярости. У меня было желание тут же написать рапорт Андропову с просьбой разрешить мне уехать из Ленинграда. В тиши своего кабинета я погрузился в размышления о том, что можно предпринять в связи с создавшейся ситуацией. Очевидно, Носырев и дальше попытается третировать меня, изводить мелкими укусами. Сгибаться перед начальством я не умею и не могу. Значит, пойду на открытый конфликт.
Ход моих мыслей прервал неожиданно вошедший адмирал Соколов. С первых дней знакомства я чувствовал к нему антипатию, и сейчас его вторжение было совершенно некстати.
«Ну, что приуныл, — участливо сказал он, вынимая из кармана бутылку коньяка. — Плюнь ты на него, он всем нам нервы портит. Прослышал от кого-то, что
Так, подливая в стакан коньяк, успокаивал меня Соколов, советовал сходить с утра к Носыреву, поговорить со стариком: он ведь тоже не чурбан. «Между прочим, — продолжал адмирал, — тут всякие сплетни ходят о причинах твоего ухода из ПГУ. Но я-то знаю, что тебя убрали из разведки из-за дела «Кука», которого ты пытался защищать. Тебя подозревали в связи с ЦРУ, а его считали твоим соучастником».
Как молния ударили меня слова подвыпившего коллеги. Откуда он знает «Кука»? В Москве с этой историей знаком очень ограниченный круг лиц. Значит, не зря вспоминал Андропов его имя на встрече со мной. Но при чем тут ЦРУ? Что за идиотизм?
Я испытывал чувство благодарности к Соколову за то, что он пришел ко мне в тяжелую минуту, пролил свет на мучившие меня вопросы. И все же… Трудно описать состояние человека, лишенного возможности что-то опровергнуть за отсутствием каких-либо обвинений, что-нибудь объяснить за отсутствием каких-либо вопросов, оправдаться за отсутствием к нему претензий. И при этом надо работать, делать вид, что оснований для беспокойства нет, и сохранять внешнюю бодрость и жизнерадостность.
Но не эти ли чувства испытывали миллионы моих соотечественников в тридцатые — пятидесятые годы? Разве не об этом же писали узники, вырвавшиеся из застенков НКВД — МГБ? Еще в Нью-Йорке я прочитал «Слепящую тьму» Артура Кестлера, и в памяти сохранились нравственные терзания комиссара Рубашова, свято верившего партии и ее вождям. Революция пожирала своих детей. Обо всем этом было известно из истории, но я изучал ее как некую абстракцию. Она вершилась давно, далеко и никак меня не затрагивала. Теперь я на собственном опыте ощутил частицу того, что пережили миллионы, почувствовал сопричастность к их судьбам, состоя в той самой организации, на совести которой лежала ответственность за содеянное.
Многие задаются вопросом, как человек, выращенный и воспитанный системой, получивший от нее, казалось бы, все, порывает с ней, ставя под удар свое благополучие и, может быть, жизнь, благополучие и покой своих близких.
Для того, чтобы кардинально изменилось мировоззрение, необходимо не просто накопление фактов, могущее со временем подтолкнуть к решительному шагу. Как зачатие не зависит от количества просмотренных порнографических фильмов или книг, так и революция сознания не может произойти в результате чтения марксистской или, наоборот, антикоммунистической литературы. Нужен личный опыт сопереживания. Преломленные через личный опыт национальное унижение, ущемление чести и достоинства личности поднимают и массы, и отдельных индивидуумов на борьбу за лучшую долю.
Так случилось и со мной. Не окрик начальника, не обида, но осознание того, что система изначально порочна, — вот какие мысли и настроения окрасили первые месяцы моего пребывания в Ленинграде. И ничто уже не могло поколебать меня — ни избрание депутатом областного совета, ни выдвижение в партийную номенклатуру — кандидатом в члены обкома КПСС.
Я посмотрел на работу Управления как бы со стороны. Чем занимались тысячи его сотрудников, офицеров и гражданских служащих? Они обеспечивали безопасность государства, благоденствие общества? Ловили шпионов и вредителей, врагов советской власти? Да нет же! Они, возможно, даже не сознавая этого, трудились во имя увековечения господства партийной верхушки. Они защищали и охраняли государство-империю, а не народ — этих букашек, челядь, призванную обслуживать своих господ. Ни одного шпиона за двадцать лет Управление не поймало, хотя израсходовало десятки миллионов рублей на поиски этих неуловимых фантомов. Правда, дважды прозвучали фанфары побед: схватили с поличным американских дипломатов-разведчиков и их агентов — советских граждан. Но в обоих случаях агенты были подставными фигурами, они работали на КГБ, а потом уже на ЦРУ, и все действия ЦРУ с самого начала находились под контролем КГБ. Изобличить вредителей тоже не удалось, несмотря на постоянные напоминания из Москвы искать в каждом чрезвычайном происшествии следы умышленных действий.
В одном чекисты преуспевали всегда — в разоблачении врагов советской власти. Используя всю мощь своего аппарата, тысячи «помощников»-осведомителей, технику подслушивания, наружное наблюдение, Управление прочесывало все слои советского общества, но в первую очередь творческую и техническую интеллигенцию — потенциальных носителей чуждых взглядов и заразных мыслей.
Можно назвать множество фамилий видных ленинградских ученых, писателей, музыкантов, художников, изучавшихся КГБ на предмет выявления их политических настроений и образа жизни. Наверное, проще было бы назвать тех, кем КГБ не интересовался. И все же… дирижеры Мравинский и Темирканов, академики Лихачев и Алферов, деятели театра Товстоногов, Виноградов и Эйфман, писатель Гранин… Эти люди известны всему миру, и все они не в тридцатые — пятидесятые годы, а в брежневские времена находились «под колпаком» КГБ.
Огромную «любовь» чекисты Ленинграда испытывали к спортивным событиям. В каждую выезжающую за границу группу спортсменов включался оперативный работник. Международный велопробег, организованный в 1983 году под эгидой Советского комитета защиты мира, не только обслуживался несколькими сотрудниками КГБ — в состав велосипедистов сумели ввести умеющих крутить педали чекистов, чем Управление очень гордилось. Когда в июле 1985 года в Ленинград прибыла национальная сборная США по волейболу для участия в товарищеском матче со сборной СССР, чекисты «обслуживали» ее так, как будто она вынашивала террористические намерения. На том же уровне обеспечивалось наблюдение за группой американских телевизионных комментаторов и операторов компании Си-би-эс, приехавших из Финляндии для освещения матча.
А какой ажиотаж царил в Управлении, когда проводились «марши мира», заорганизованные до абсурда обкомом, или в порту пришвартовывалась яхта «Гринпис» с не признанными советскими официальными органами сторонниками мира с Запада. Сам Носырев вызывал «на ковер» зазевавшихся сотрудников и требовал доложить, почему разбежались по городу члены экипажа «Гринписа» и не проводят ли они агентурных операций с ленинградскими диссидентами.
Мое регулярное общение с пограничниками убедило, что основной объем их работы заключался в том, чтобы не допустить побега через границу собственных граждан. Иностранцы перелезали через колючую проволоку очень редко, да и то в большом подпитии.
Повседневная жизнь Управления складывалась не только из проработки сотен дел, находившихся в его производстве, но и в наблюдении за обстановкой в городе и области. Обычный день Управления включал в себя текущие события, требовавшие оперативного реагирования. Типичная сводка за сутки выглядела следующим образом:
— в районе завода «Большевик» при производстве земляных работ обнаружено два артиллерийских снаряда калибра 122 мм. Выставлен милицейский пост, вызваны пиротехники, прибывшие через шесть часов. Ими установлено, что из двух обнаруженных предметов один — снаряд, другой — болванка. Снаряд увезен на обезвреживание.