Прощайте, колибри, хочу к воробьям!
Шрифт:
– Извините, Костя! Я жутко любопытная.
И пойдемте на кухню, буду вас кормить.
Он хотел отказаться, но не стал огорчать отца, тому явно было неловко. И не буду я Женю ни с кем знакомить. Вот еще! Он все собирался позвонить ей, но почему-то не решался, прошло уже больше недели с ее отъезда. Вот сегодня обязательно позвоню. Не ответит, оставлю голосовое сообщение. Перезвонит – хорошо, не перезвонит – тоже, наверное, хорошо. К чему мне эти заморочки? Не привык я к сложностям, ну их…
Но она ответила!
– Алло! Костя, вы?
– Да! Женечка, как вы там?
– Хорошо!
– А мы с Пафнутием скучаем, Женя!
– Знаете, я тоже… скучаю…
– А что вы сейчас делаете, Женя?
– Еду в аэропорт. Встречать одного певца.
– Откуда?
– Из Москвы.
– А сами в Москву не собираетесь?
– Боюсь, в ближайшее время не получится.
– Жаль… Женя, а у вас выходные-то бывают?
– Практически нет. Сейчас нет. Пока мы не выпустим спектакль, вряд ли будет свободная минутка. Но я рада, Костя, что вы позвонили. Вспоминаю с восторгом ваши пельмени…
– А где вы живете, Женя?
– В отеле. Костя, я уже подъезжаю, спасибо, что позвонили, я была очень рада. Пафнутия поцелуйте.
– А я вас целую, Женечка!
Он не был уверен, что она услышала эту фразу. Телефон отключился.
А Константин понял, что пропал. Она там крутится среди театральной богемы, кто знает, может, у нее уже завелся любовник или вот-вот заведется… Певца какого-то встречает… И дирижер этот красив, как Шахрияр. Впрочем, с чего я взял, что Шахрияр был красавцем? Чепуха! Да и Женя не Шахерезада. Но она прелесть, и не оценить этой прелести мог только такой набитый дурак, как я. Но я же оценил? Поздно, брат! Вот если бы сразу… Тогда, быть может, она не уехала бы с этим красавцем, не мыкалась в амстердамском отеле, не ездила бы встречать каких-то певцов, а встречала бы меня с работы, ухаживала за Пафнутием и была бы моя…
Но она будет моей, я этого хочу! Хочу целовать ее, хочу спать с ней, хочу просто быть с ней рядом, и, наверное, я даже мог бы рассказать ей то, что не рассказывал ни одной живой душе. Это моя, только моя тайна, даже отец ничего не знает. А ей, наверное, можно было бы рассказать…
Часть 2
Трио
Я давно не ощущала такого подъема, не чувствовала себя такой нужной! И, должна признаться, что к жизни на Западе я уже приспособлена лучше, чем к московской. Здесь у меня куда меньше недоумений, что безмерно восхищает и радует Фархада.
– Ох, Женька, как мне повезло! Ты же тут как рыба в воде, а Аллочка иной раз становилась в тупик, как и я. Видно, совковость впитана с молоком матери. А тебе хоть бы хны! Да, ты знаешь, Мирон от тебя в полном восторге!
– Мне он тоже нравится. Такой обаятельный! Вот вроде бы ни кожи ни рожи, а чувствуется мужик…
– Я заметил, он нравится женщинам, – как-то грустно улыбнулся Фарик.
Мы на машине ехали в Дюссельдорф, где ему предстояло дирижировать «Тоской».
– Фарик, ты почему так грустно это сказал? Можно подумать, ты женщинам не нравишься!
– Да нет, не в том дело. Просто все как-то глупо в жизни складывается. А впрочем, не хочу об этом говорить.
– Ну и не надо! Расскажи мне лучше про Мирона. Кто он, собственно, такой? Не пойму.
– О, Мирон интересная фигура! Мы с ним выросли в одном дворе. Он из совсем простой семьи, но всегда жадно тянулся к искусству. Помню, нам было лет по двенадцать, он вдруг подошел ко мне и говорит: «Слышь, Узбек (у меня во дворе была кличка Узбек), ты, говорят, в музыке петришь?» Я так удивился!
– Ну!
– А ты можешь сказать, есть у меня музыкальный слух?
– В принципе могу! А тебе зачем?
– Интересно!
– Давай попробуем! Айда ко мне!
– Зачем?
– Ну, я тебя проверю!
– А тут тебе слабо?
– А зачем надо на виду у всех? И потом, у меня дома пианино, с ним легче проверить.
– А ты на пианине хорошо играешь?
– Говорят, прилично. Да ты что, боишься?
У меня сейчас никого дома нет.
– Ладно, пошли.
Я чувствовал себя дико польщенным, Мирон был отпетым хулиганом и большим авторитетом во дворе, сама понимаешь. И слух у него оказался просто великолепным! Я ему это сказал, а он в ответ:
– Слышь, Узбек, если кто во дворе обижать будет, мне скажи! И еще… Ты когда-нибудь в оперном театре был?
– Ну, сколько раз! Меня бабушка водила!
– А это… не скучно?
– Ну, по-разному бывает. Вот мы на Вагнера ходили, мне скучно было.
Он как-то засмущался.
– Знаешь, у нашей соседки пластинка есть, она часто ее заводит, там мужик какой-то поет: «На земле весь род людской…»
– А, это из «Фауста» Гуно.
– Ты эту штуку знаешь?
– Всю оперу? Нет.
– Ну, а вот это про род людской?
– Знаю!
– Я вот сейчас тебе попробую напеть, сможешь определить, правильно я пою или же нет.
– Смогу! Валяй!
И он запел! С одной стороны, это было смешно – такой шкет Мефистофеля поет, а с другой – это было просто здорово! И голос у него был, мальчишеский совсем, но был! Короче, на другой день я отвел его к подруге моей бабушки, которая была аккомпаниатором детского хора. Она его послушала, ахнула, сказала, что у парня абсолютный слух, но в хор ему поздно, вот-вот голос ломаться начнет, но заниматься музыкой ему необходимо, тем более что способности редкие, а он даже нот не знает. Она стала с ним заниматься, совершенно бесплатно, а когда мать Мирона окончательно спилась, забрала парня к себе и даже завещала ему свою крохотную квартирку в Кузьминках.
А потом он куда-то исчез. Говорили разное: то посадили его, то за границу сбежал, короче, сгинул. И вот несколько лет назад, я как раз дирижировал «Фаустом» в Будапеште, такой помпезный спектакль, но состав был отличный, успех нешуточный, и вдруг после спектакля Аллочка мне шепчет: «Фархад, там к вам какой-то человек рвется, странный такой, говорит: “Передай Фарику, что к нему Мирон!”» Я еще не отошел от спектакля, даже сразу и не сообразил. И вдруг смотрю, и глазам своим не верю! Мирон! Шикарно одетый, весь какой-то значительный такой, руки ко мне протягивает и говорит вдруг: «Фарик, а фагот у тебя в первом акте слегка сфальшивил!»