Просчитать невозможно
Шрифт:
Беслан человек живой, молодой и сообразительный. Даже при том, что все действия его направлены на одну цель – успеть на похороны, – он просто не может не думать о том, что произошло в пещере. Он понимает, что всему виной деньги… И эмир Абдул решил принести своего снайпера в жертву каким-то высшим интересам. Только почему Беслан должен безоговорочно соглашаться стать жертвой? Он не согласен. Как сказал этот подполковник? «Принцип капитана Флинта». Беслан читал когда-то «Остров сокровищ». Правда, давно, мальчишкой еще. И понимает, что имел в виду подполковник. Эмир Абдул и Искандер хотели спрятать основную часть денег и не хотели оставлять свидетелей,
Желание эмира сохранить в тайне место, где будут спрятаны деньги, понятно. Многие начали бы за такими деньгами охоту, понимает Беслан. Заиметь их сразу и не воевать больше, и не думать о том, как жить завтра… От этого Мадаев и хотел охранить тяжеленные рюкзаки.
Не охранил, хотя сам когда-то говорил, что больше всего на свете он любит охранять. Остальное все, в том числе и война, ему малоинтересно.
Беслан эмира Абдула понимает, но не желает принимать на себя роль бессловесной, как домашняя скотина, жертвы, выращиваемой для того, чтобы ее зарезали. Он никогда в жизни никого не предавал и не продавал. Может быть, один из немногих в джамаате такой. И именно его эмир выбрал в жертву. Почему? Чем он хуже других? Тем, что он честный? Тем, что подлости не терпит? Это несправедливо…
А несправедливость Беслан тоже не терпит.
Незадолго до того, как эмир Абдул хотел убить его, он сам сообщил ему о смерти отца. И при этом в холодном голосе эмира даже сочувствие звучало, так мало ему свойственное. И тогда же сам Беслан сказал, что он теперь – единственный мужчина в доме. Сказал, что он теперь кормилец матери и сестер. Эмир слышал это. И после этого хотел лишить семью последнего кормильца? Где же здесь справедливость?
Нет, с таким Беслан согласиться не может…
А что значит – не согласиться?
Он же сказал, что стал теперь старшим мужчиной в семье… Пусть бы даже не старшим, но все равно. Он мужчина, он воин. И мужчина обязан защищать себя и свою семью. И теперь эмир Абдул должен знать, что он «на прицеле» у Беслана. Беслан, как и полагается мужчине, во всеуслышание объявит о подлости эмира. И объявит его своим «кровником». Эмир страшный и опытный враг. Но, когда он был эмиром джамаата, в котором служил Беслан, он вселял страх. Сейчас этого страха нет.
Мужчина не должен бояться другого мужчину, даже зная, что тот сильнее его.
Даже зная, что тот подлее его.
Что тот способен на выстрел в спину…
– Первый, Первый, я – Шестой! – звучит торопливый голос снайпера. – Парень на тропу спустился… По тропе идет… И за ним идут… Вижу человека позади парня…
– Одиннадцатый! Ты видишь?
– Я – Одиннадцатый… Мне до вершины еще сто шагов… Восемь минут на подъем…
– Всем! В темпе в гору! Погоняй! В темпе… Шестой, что за человек? –
– Спешит… Догнать хочет… Но… Хромает… Рассматриваю в прицел… Должно быть, где-то сорвался с кручи… Грязный бок, штаны порваны… Куртка на рукаве от локтя до кисти в лохмотья порвана… Спешит, почти бежит… И – сильно хромает… Сильно… Не угонится…
– Во что одет?
– Камуфляж… Рожа, как полагается, небритая… С автоматом…
– Шестой, если начнет стрелять, снимай его… По ногам бей!
– Может, сразу?
– А если это не он?
– Боевик.
– А если нет? Мало ли… Наблюдай… Докладывай…
Не только командир, другие хрипят в микрофоны, и оттого в наушниках стоит постоянный шум, словно ветер в морской раковине играет, изображает собой прибой. Даже эхо отдается. Но командир еще и разговаривает, сбивая себе дыхание. А дыхание сейчас лучше сохранять. И Кантария продолжает подъем молча и упорно, быстро передвигая короткие ноги, но ловко находит опору даже на таком крутом участке.
– Докладывай! – снова требует старший лейтенант. Всем и без позывного ясно, что он обращается к Шестому.
– Нечего докладывать, – отвечает «Шестой». – Пацан не бежит, а его не догоняют… Хотя и преследуют…
В эфире раздается несколько прерывистых смешков задыхающихся людей. Каламбур Шестого оценили.
– Не стреляет?
– И не стреляет… И даже не кричит… Молча догнать хочет…
– Прикинь обстановку! Что это может быть?
– Первый, я – Одиннадцатый… Забрался… Тоже вижу… – у Одиннадцатого дыхание рвется из груди так же, как и у остальных.
– Оба – соображайте!
– Если это эмир Абдул, то он ждал парня на тропе. Караулил на повороте. Там сплошные камни, есть место для засады, – докладывает Шестой.
– Точно. – «Одиннадцатый» согласен. – Он увидел его слишком поздно. Парень сократил путь и обошел засаду, не зная о ней.
– И не стреляет? – снова уточняет Нугзар.
– Генерал говорил, что эмир Абдул будет брать парня живьем…
До перевала еще слишком высоко. Нугзару не терпится самому глянуть на преследователя, потому что он один из всего взвода разведки видел фотографию эмира Абдула Мадаева. И он один может определить, Мадаев ли старается догнать Беслана. Но решение принимать уже пора, и Кантария принимает его:
– Разворачиваем веер, выходим в обхват! Шестой, Одиннадцатый, координируйте наше движение… Учитывайте движение преследователя… Вы на неподвижных точках. Отслеживайте каждый его шаг… Если будет возможность ему уйти, открывайте огонь на поражение…
– Хромает, – зачем-то снова сообщает Шестой.
– Куда он уйдет? Хромой… Сильно хромает… – добавляет Одиннадцатый.
3
Ангел с Пулатом приезжают в офис после разговора с Сохно и во дворе встречаются с Тобако, который вернулся от генерала Астахова с последними новостями. Когда все трое ставят машины и собираются войти в подъезд, из-за угла выворачивает Зураб, который собственным транспортом пока не обзавелся и не чувствует ущерба от того, что пользуется городским. Пулат проявляет обычную свою предупредительную вежливость, пропускает Зураба, придерживая дверь, и напоследок бросает взгляд на свою машину. Виталий по-прежнему не может относиться к своему «Геше», как к привычному транспортному средству, считая автомобиль почти одушевленным существом, наделенным трепетным, хотя и несколько металлическим, ответным отношением к хозяину.