Прошел караван столетий (сборник)
Шрифт:
У Якуба началась новая жизнь, совсем непохожая на то, что ему было привычно и знакомо до прихода к великому устоду. Чем больше Якуб узнавал Абу-Райхана, тем больше он верил в его величие. Но это величие было совсем другое, не то, что выделяло среди простых смертных шахов и султанов. Здесь не было казны, не было войска, а сила была великая и сокровища неоценимые.
– Помни, юноша, – говорил ученый Якубу, – прежде всего мы должны очистить свой ум от всех тех случайных обстоятельств, которые портят большинство людей, от всех причин, которые способны сделать людей слепыми перед истиной, а именно –
– Увы! Я знал другое, – признался Якуб. – Только теперь я чувствую, подымается пелена незнания, которая мешала мне видеть мир. Мударис все объяснял божественным велением, и ничто, по его мнению, не менялось и не изменится до скончания века.
– Но ты, Якуб, не поддался суеверию? Тогда есть надежда, что ты прозреешь.
Абу-Райхан подумал немного и продолжал:
– Есть верный путь к познанию. Надо изучить историю и предания древних народов и поколений, потому что нам досталось многое, что исходит от них. Принимать все предания и свидетельства за несомненную истину нельзя из-за множества бредней, примешанных ко всем историческим летописям. Эти бредни не всегда можно распознать, поэтому нужно принимать за истину лишь то, что допустимо с точки зрения естественных законов и порядка.
Нельзя сказать, что Якуб смог сразу постичь все те туманные для него понятия, какие свалились на его голову в первые же дни его пребывания в доме ученого. А углубленный в науку Абу-Райхан не очень считался с тем, все ли доступно пониманию юноше. Иной раз он поручал ему вещи чрезмерно сложные, и Якубу приходилось целыми ночами сидеть у мигающего светильника и в толстых фолиантах, которые громоздились на суфе учителя, искать ответы на загадочные вопросы.
Книги, написанные некогда в древней Иудее, привезенные из далекой Греции, доставленные из Персии, Индии и Афганистана, толпились вокруг ученого. Каждая утверждала что-то свое. Каждая убеждала в правоте своей единственной истины. А ученый, собрав их воедино, умудрялся делать совсем другие выводы и выносить новые суждения, доселе никому не ведомые.
Шли дни и месяцы, и Якуб все больше проникался доверием к своему суровому учителю, который редко дарил его улыбкой и еще реже позволял себе сказать слово, не имеющее отношения к тем опытам, которыми он занимался в этот час. При такой сосредоточенности и при таком постоянстве в занятиях ал-Бируни действительно достигал того, чего не смогли достигнуть другие ученые, которых хорезмшах пригласил ко двору.
Углубляясь в ученые труды Птолемея и Аристотеля, Якуб все больше понимал, что суждения богословов не только не верны, но и зачастую вредны. Они отвлекают от сущности явления и мешают его понять. Как-то Якуб спросил учителя:
– Как же понять слова моего старого мудариса, который говорил, что изучать то, что не написано в коране, – излишне и преступно?
– Твой старый мударис читал слишком мало. Как же он может судить об ученых трудах людей, которые изучали и наблюдали явления природы? Надо тебе сказать, что и три столетия до него тысячи таких же богословов знали только коран и проповедовали только эту незыблемую истину. И получилось так, что эта, на мой взгляд, сомнительная истина стала во главу познания всего сущего. Это прискорбно, друг мой.
«Воистину можно объять необъятное! – писал Якуб отцу, рассказывая о своих занятиях в доме великого ученого. – Ал-Бируни неутомим, он постоянно занят опытами и чтением труднейших книг, многие из которых мне недоступны, оттого что я не знаю другого языка, кроме арабского. Когда я думаю о том, сколь многие области наук пытается объять мой устод, я только диву даюсь. Представь себе, он хочет доказать невозможное – будто наша Земля движется! Я сам читал в трудах великого Птолемея, что Земля неподвижна, но мой уважаемый устод не согласен с ним. И вот мы занимаемся сейчас таким необычайным делом, о котором я даже боюсь тебе сказать. Мы должны определить величину наклона эклиптики. Для этого ал-Бируни давно уже построил специальный инструмент. Абу-Райхан уже дважды использовал его для наблюдений и дважды устанавливал время летнего и зимнего солнцестояния. Один раз
В другом письме Якуб писал:
«Отец, аллах милостив, и я понемногу прозреваю. То, что совсем недавно казалось мне непостижимым, сейчас кажется совсем простым и понятным. Особенно я увлечен опытами с драгоценными камнями. Недавно мы повторили опыт с изумрудами. Ты, наверное, слыхал о том, что при взгляде на изумруд у ядовитых змей выпадают глаза. Иные богатые люди для того и покупают этот драгоценный камень, чтобы не бояться ядовитых змей. Но теперь мой учитель убедил меня в том, что все это выдумки. Мы опоясывали змею изумрудным ожерельем, рассыпали перед ней драгоценные камни на подстилку, размахивали перед ней нитками изумрудов. Мы проделывали это и в жаркое и в холодное время, и ничего с ней не сделалось. Змея осталась при своих зорких глазах, и мы увидели, что камень изумруд вовсе не предохраняет от ядовитых змей и может лишь служить украшением. Я спешу тебе сказать об этом, отец, чтобы ты, продавая изумруды, никогда не говорил покупателю о свойствах камня, которыми он не обладает. А всемогущий аллах покарает невежд, которые говорят небылицы и наживаются на этом.
А еще я хотел сказать тебе, отец, что иной раз, когда я встречаю своих сверстников и слышу их беззаботный смех, мне вдруг становится грустно. Вчера я даже подумал, что уже состарился намного против этих молодых бездельников. И я почувствовал, что мне не хватает веселья. Должно быть, в семнадцать лет человеку положено смеяться, а мне через месяц минет семнадцать. Но я доволен своей судьбой и призываю милость аллаха на всех вас, близких мне людей. И еще грущу я о разлуке с вами».
– О чем ты призадумался, юноша? – услышал Якуб голос учителя, когда отложил лист желтоватой бумаги и калам, которым делал выписки из книги ал-Фараби. – Печаль коснулась тебя своим крылом, а ведь грешно печалиться, когда жизнь только начинается и все еще впереди. Ты чем-то огорчен?
– Я вспомнил о разлуке с родителями, и тревога ранила мое сердце. Уже скоро год, как я не видел их. Мне кажется, что глаза моей матери потускнели от слез.
– Зачем же сидеть в печали? Не лучше ли устранить ее?
Ал-Бируни был в добром настроении, и Якубу показалось, что даже голос у него какой-то необычно веселый.
– Вот что, юноша, – предложил Абу-Райхан. – На той неделе я буду занят делами хорезмшаха. Воспользуйся этим случаем – поезжай-ка ты в Бухару на несколько дней, утоли свою печаль и возвращайся веселым и довольным. Вот тебе мой совет!
ЗВЕЗДОЧЕТ НЕПРАВ
Через несколько дней Якуб уже входил в калитку знакомого с детства двора. Никто не ждал его, и никто не встретил у порога. Только серый осел Абдуллы, привязанный к изгороди, протрубил что-то.
Уж не приветствие ли это?
Якуб погладил ослика, поднял с земли только что упавшее с дерева румяное яблоко и весело закричал: