Прошел караван столетий (сборник)
Шрифт:
„Разве ты не видишь, что сделал господь твой с обладателями слона?“ Так он отвечает на угрозу господина.
Султан Махмуд так расстроился, что долго в себя не приходил, все плакал и стенал. Такой он богобоязненный. Много просил он прощения у повелителя правоверных.
А молодому недиму пожаловал он драгоценный халат, приказал ему сидеть среди почтенных недимов и повысил его в сане. За это одно слово получил он два повышения».
– Знания – великая сила, – согласился Якуб. – Я бы хотел приобрести знания, но только для другой цели. Мне не хотелось бы служить при дворе и угождать грозному султану. Разве знания нужны только
И вдруг Якуб увидел себя в роли молодого недима. Будто он в самом деле стоит перед троном грозного Махмуда Газневидского и трепещет… Нет, не к этому он стремится и не для этого покидает свою Бухару. Он не станет объяснять отцу, что отвратило его от желания быть дабиром. Пусть отец думает по-своему, а он должен на деле показать, что знания нужны для пользы людям. И разве не лучше употребить знания на благо многих людей, чем на службу одному правителю…
В Гургандж Якуб отправился с попутным караваном. Стоя рядом с навьюченным верблюдом, Мухаммад и Лейла, не скрывая слез, давали сыну последние наставления.
– Береги себя! – просила мать.
– Будь рассудительным! – наставлял отец.
– Какая нужда бросать родителей и селиться на чужбине? – спрашивал Мухаммада старый купец Сулейман. – Ал-Бируни?.. Может быть, он и почитаемый человек, но если бы он жил в Бухаре. А ездить в Гургандж – причуда!
В дороге спутники с любопытством расспрашивали Якуба о его знаменитом устоде. Они не очень поверили, когда юноша сказал, что устод призван самим хорезмшахом Мамуном и к тому же согласился взять Якуба к себе в ученики.
А Якуб и не старался их убедить. Не верят – не надо! Одна мысль заботила его: что он скажет человеку, который вызывает у него величайшее уважение и величайший трепет? «Я не могу сказать о том, что боюсь его, – думал Якуб. – Нет. Я даже не стесняюсь. Но меня охватывает какое-то необъяснимое смущение при мысли о том, что я должен предстать перед ним. Ведь я должен сказать ему, чему я намерен посвятить дни своей жизни, а я и сам не знаю. Если говорить о делах самого Абу-Райхана, – думал Якуб, – то воистину нет таких наук, в которых он не был бы сведущ. Стоит увидеть его книги, чтобы понять это. Вряд ли кто может с ним соперничать в науках. Но что может сказать немой? Что может увидеть слепой? Как могу я сказать, что для меня лучше? Предложу ему свои услуги для любого дела».
Сейчас, когда уже близка столица Хорезма и вот уже надо перешагнуть порог дома, где живет Абу-Райхан, Якуб вдруг растерялся. Он понимал, что имеет одинаковую возможность заниматься астрономией или наукой о драгоценных камнях. Ведь Бируни не только астроном, но и самый большой знаток драгоценных камней. Если постичь науку о драгоценных камнях, то, пожалуй, она пригодится и в торговых делах отца. Даже среди бывалых купцов мало кто знает, откуда берутся прекрасные камни, как их обрабатывать и каковы их свойства.
«А посвятить себя астрономии, научиться составлять календарь, – думал Якуб, – разве это плохо? Все хорошо и все удивительно, а что сказать, не знаю. В шестнадцать лет трудно решить,
В дом ученого Якуб прибыл уже несколько смелее. Устод принял его сердечно и приветливо. Выслушав юношу и поняв его колебания, вполне объяснимые в таком возрасте, Абу-Райхан сказал:
– Я астроном. Я стремлюсь познать тайны небесных светил. Но, прежде чем сделать свои исследования и выводы, вытекающие из них, я считаю своим долгом изучить многие труды древних астрономов – все, что мне доступно. С иными учеными древности я не согласен. Есть и такие, которые заставляют меня задуматься и по-новому увидеть загадочные явления неба. Но, зная все то, что сделали в этом деле мои предшественники, я могу идти дальше. И ты, юноша, помогай мне в моих опытах. Знакомясь с трудами древних астрономов, ты постигнешь непонятное, то, что прежде казалось тебе недоступным.
– Мой благородный устод, я и прежде стремился понять то загадочное, что являет собой небо, сверкающее звездами, но что можно понять без знаний? Все, что ты велишь, я выполню. И еще – я хочу разгадать тайны камней, созданных так удивительно искусно, что, когда берешь в руки иной камень, тебе кажется, что ты не можешь с ним расстаться, так он прекрасен.
– Все эти науки так велики и значительны, что вряд ли хватит человеческой жизни, чтобы раскрыть хоть частицу неведомого, – сказал Абу-Райхан, – но они стоят того, чтобы потратить на них жизнь. А вот астрология не стоит того. Надеюсь, юноша, что ты не станешь тратить время на занятия астрологией?
– Астрология казалась мне заманчивой, – ответил в смущении Якуб. – Ведь многие считают, что расположение звезд говорит звездочету о судьбе человека…
– Должен тебе сказать – и ты запомни это раз навсегда, Якуб! – звезды существуют независимо от нас и никак не влияют на нашу судьбу. Мы только можем следить за их движением, за их яркостью, за восходом… Но о звездах мы еще поговорим. А сейчас я хочу тебе сказать – твой день будет начинаться весьма рано и заканчиваться довольно поздно. Ведь иные опыты надо производить и ночью. А теперь ступай займись собой. Разыщи для себя жилище, закупи еды впрок. Помни, что я трачу на закупку одежды и еды не более двух дней в году. И это кажется мне чрезмерной роскошью. Наука требует безраздельной преданности, даже большей, чем возлюбленная. Наука не терпит ни объяснений, ни извинений. Ей нужна преданная работа, повседневная, ежечасная. Вот как, мой друг! Ты свободен сегодня.
Якуб даже не нашел слов для ответа учителю. Что мог он сказать, неоперившийся птенец? Все, что говорил Абу-Райхан, казалось ему столь верным и незыблемым, что даже в мыслях своих он не осмелился бы противоречить ему. Не может быть сомнений – преданность науке прежде всего. Когда бы смог написать ал-Бируни свои удивительные книги, если бы не отдавал этому занятию каждый час своей жизни! И он, Якуб, должен пойти по такому же пути. Он не знает, чему отдают свое время сыновья хорезмийских купцов, какие у них занятия и развлечения, но у него теперь должно быть одно занятие. И разве оно не благороднейшее из всех занятий на свете?