Прошло семь лет
Шрифт:
Опасаясь, как бы юридические баталии не лишили ее обоих детей, Никки согласилась.
И вот на протяжении семи лет Камилла и Джереми жили в разных домах под опекой двух взрослых, которые воспитывали их совершенно по-разному. Посещения «другого родителя» были четко оговорены и осуществлялись нечасто. Камилла виделась с матерью раз в две недели по воскресеньям, когда к отцу приходил Джереми.
Время, когда совместная жизнь с Никки виделась Себастьяну дорогой в ад, давно прошло, он давным-давно сумел упорядочить свою жизнь. И в этой жизни Никки сделалась нежелательным воспоминанием.
Его размышления прервал телефонный звонок. Он взглянул на экран и удивленно заморгал. Неправдоподобное совпадение. «Никки Никовски», — мигая, сообщил экран. Сначала Себастьян не хотел нажимать кнопку. Они давным-давно не общались. В первый год после развода еще виделись, передавая друг другу детей, а теперь лишь изредка обменивались эсэмэсками, если случались изменения в визитах Джереми или Камиллы. Если Никки взяла на себя труд позвонить, значит, случилось что-то серьезное.
«Камилла», — подумал он и нажал кнопку.
— Никки?
— Привет, Себастьян.
Он сразу уловил тревогу в ее голосе.
— У тебя проблемы?
— Джереми… В последние дни… у тебя нет никаких вестей от сына?
— Нет. А с чего вдруг?
— Знаешь, я беспокоюсь. Не знаю, где он.
— Как это?
— Он не пошел в лицей. Ни вчера, ни сегодня. Мобильник не отвечает. Дома он не ночевал с…
— Ты, что, шутишь? — перебил он. — Как это не ночевал?
Она помолчала, прежде чем ответить. Готовилась встретить его гнев, его упреки.
— Он уже три ночи не ночевал дома, — наконец призналась она.
У Себастьяна перехватило горло. Рука изо всех сил стиснула мобильник.
— Ты звонила в полицию?
— Мне не кажется, что это удачная мысль.
— Почему?
— Приезжай, я все тебе объясню.
— Еду, — сказал он и повесил трубку.
5
Себастьян нашел место для парковки на перекрестке Ван-Брант-стрит и Салливан-стрит. Из-за пробок он чуть ли не час добирался до Бруклина.
После развода Никки обосновалась западнее Южного Бруклина, в квартале Рэд-Хук, исконном прибежище моряков и мафии. Из-за отсутствия городского транспорта квартал на какое-то время сделался изолированным островком, полным опасностей. Но эти времена миновали. Сегодняшний Рэд-Хук не имеет ничего общего с теми трущобами, каким он был в 1980-е и 1990-е годы. Точно так же, как другие районы Бруклина, он стал бурно преображаться под влиянием поселившихся здесь художников, креативщиков, богемы, хиппи.
Себастьян приезжал сюда крайне редко. Привозил изредка Камиллу по воскресеньям. Но никогда не переступал порога квартиры бывшей жены. Всякий раз, попадая в Бруклин, он удивлялся, с какой скоростью меняется этот район. С фантастической быстротой старинные доки и склады становились то галереями, то биоресторанами.
Себастьян запер машину и пошел по улице вдоль здания из бурого кирпича, которое было когда-то бумажной фабрикой, а теперь стало жилым домом. Он вошел в этот дом и чуть не бегом, через две ступеньки, поднялся на последний этаж. Никки ждала его у металлической двери, за которой оказалась открытая дверь в квартиру.
— Здравствуй, Себастьян.
Он смотрел на нее отстраненно, издалека. Фигура по-прежнему спортивная, подтянутая: широкие плечи, тонкая талия, длинные ноги, стройные бедра.
Лицо запоминающееся: высокие скулы, тонкий нос, лукавый взгляд. И желание отвлечь от необычной внешности нарочитой небрежностью: выкрашенные в рыжий цвет волосы заплетены в две косы и кое-как заколоты в узел. Зеленые удлиненные глаза сильно подведены черным карандашом, гибкое тело прячется в широких брюках-бананах, майка обтягивающая и большое декольте.
— Привет, Никки, — отозвался он и, не дожидаясь приглашения, вошел в квартиру.
В квартире, дав себе волю, с любопытством огляделся. Просторный чердак бывшей фабрики с гордостью хранил воспоминания о прошлом: потолок с балками, два чугунных столба, стена из старого кирпича, белый дощатый пол. И всюду сохнут огромные картины — на полу, у стены: абстрактная живопись, которой увлеклась теперь Никки. Себастьяну показалось, что он оказался среди декораций фантастической пьесы. И мебель престранная, скорее всего, с барахолки: древнее канапе Честерфилд и обеденный стол, сооруженный из двери, поставленной на две пары козел. Все вместе, очевидно, подчинялось какой-то особой эстетике, но эта эстетика была ему недоступна.
— Итак. Что же ты собираешься мне рассказать? — спросил он начальственным тоном.
— Я уже говорила тебе, что с субботы ничего не знаю о Джереми.
Он бросил на нее выразительный взгляд.
— С субботы? Но сегодня вторник!
— Я знаю.
— И только во вторник ты начала волноваться?!
— Я позвонила тебе, чтобы ты мне помог, а не упрекал.
— Погоди! Вспомни, в каком мире мы живем! Ты понимаешь, что отыскать ребенка, когда прошло уже больше двух суток, почти невозможно?!
Она закрыла рот рукой, чтобы не закричать, подскочила к нему, вцепилась в отвороты плаща и потащила к двери.
— Убирайся! Если не хочешь помогать, убирайся!
Изумленный ее яростью, он постарался высвободиться, схватил ее за руки и встряхнул.
— Объясни, почему ты не позвонила мне раньше?
Она с вызовом посмотрела ему в глаза. В них стоял гнев.
— Занимайся ты больше сыном, я бы не стала медлить!
Себастьян проглотил упрек и сказал уже более спокойным тоном: