Прошлое в наказание
Шрифт:
Второго января я приехал на работу. Многие из моих коллег поступили так же. Но они появились на рабочем месте «на всякий случай», а я пытался выполнить просьбу Сухатова. Только ничего дельного не приходило в голову. И тут вспомнил про Эдуарда, с которым давненько не общался. Он должен был знать о происшедшем, и, скорее всего, куда больше меня. Разговор с ним вполне мог натолкнуть на нужные мысли. Я позвонил ему на работу – он оказался на месте. Выслушал мою просьбу о встрече.
– Могу приехать к тебе, – закончил я.
– В этом
– Согласен.
Когда я явился к назначенному сроку, Эдуард уже сидел за одним из столов. Он пил воду, бутылка минеральной стояла рядом. Я занял удобный стул с высокой спинкой напротив него.
– Здравствуй. Ты сделал заказ?
– Нет. Жду тебя. – Он пододвинул ко мне солидную кожаную книгу с меню. – Да, с Новым годом.
– Спасибо. И тебя.
Я быстро просмотрел меню – не было желания тратить время на долгий выбор. Официант выслушал мои пожелания, а потом – Эдуарда. Едва он удалился, брат проговорил:
– Что случилось?
– Война, – ответил я, глядя ему в глаза.
Он вздохнул с каким-то небрежным выражением на лице, так обычно реагируют на детскую непонятливость.
– Военные действия против бандитов, захвативших власть в субъекте Федерации.
– Ты можешь называть это как хочешь, но двести танков и бронетранспортеров… это слишком!
Он смотрел на меня все с тем же выражением:
– Да, просчитались. Не ожидали такого сопротивления. Но военные действия были необходимы. Ты пойми, там установилась власть бандитов. С Дудаевым невозможны переговоры. Приходится применять силу.
– Наверно, там есть бандиты. Но там есть и власть, избранная. Дудаев такой же президент, как и Шаймиев. А в Татарстане тоже немало тех, кто высказывает сепаратистские настроения. Тем не менее с Шаймиевым переговоры были возможны, а с Дудаевым – нет?
– Именно так.
– Почему? Дудаев – советский генерал, летчик. Почему с ним невозможны были переговоры?
– Потому что он не хотел идти даже на минимальные уступки.
– А может быть, это Ельцин не хотел идти даже на минимальные уступки? После того, как наслушался советов некоторых людей.
– Кого ты имеешь в виду?
Я вдруг осознал, что вовсе не пытаюсь получить от него информацию, а спорю с ним, причем делаю это крайне ожесточенно. Решил не называть конкретных фамилий.
– Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду. Ладно, потом разберемся, кто больше виноват, кто меньше. А сейчас неплохо бы понять, как остановить кровопролитие.
Он усмехнулся, помолчал, глянул на меня печальными глазами:
– Никак. Сейчас ни одна из сторон не отступит. Еще не набрана критическая масса.
– Чего?
– Смертей.
Мне захотелось выругаться, но я сдержался.
– Тогда это надолго. Для наших генералов… – Я переждал, пока подошедший к нам официант расставит тарелки с закуской, наполнит фужеры
– Ты знаком с генералами?
– Нет. Но это прежние, советские генералы.
Он чуть заметно покачал головой.
– Несерьезно.
– Несерьезно было начинать эту войну. И уж тем более устраивать такой идиотский штурм Грозного. – Я опять спорил с ним.
– Давай все-таки поедим, – хмуро предложил он и принялся за салат.
– Ладно… – Я тоже взял в руки приборы, хотя у меня пропал всякий аппетит.
Молча мы покончили с закуской, потом с солянкой, приступили ко второму. Я размышлял о том, что у Эдуарда особый склад ума и особые предпочтения: для него самое важное – защищать власть, а не страну и не закон, именно такие люди нужны были в КГБ и НКВД, а новой России они достались по наследству, и от них уже не избавиться. «Надо было полностью разогнать КГБ, – заключил я. – К чертовой матери. И заново создать органы государственной безопасности. Надо было. Теперь сделать это не получится. Поезд ушел. И очень сильно…»
– Как тебе здешняя кухня? – деловито осведомился Эдуард.
– Хорошая, – рассеянно ответил я.
Новая пауза была долгой. Лишь когда мы пили кофе, Эдуард проговорил с оттенком сожаления:
– Вполне понимаю твое желание остановить кровопролитие. И одобряю его. Но не вижу в настоящее время путей для прекращения военных действий. Может быть, месяца через два или три появится такая возможность. Когда обе стороны поймут, что зашли слишком далеко, а результата нет. Другого я тебе сказать не могу.
– И на том спасибо.
Я не дал ему заплатить за себя – выхватил счет, увидел, сколько с нас причитается, достал кошелек, отсчитал половину. Криво усмехнувшись, он добавил до нужной суммы.
На улице деловито падал некрупными хлопьями снег, нежно опускаясь на голову, на плечи и устилая все вокруг чистеньким, белым ковром. Мы стояли у выхода. Я смотрел Эдуарду в глаза.
– Там за всеми столиками пишут звук? – Я кивнул в сторону ресторана.
Он ничего не ответил, но его взгляд стал пристальным, жестким.
– Ты ничего мне не хочешь добавить здесь? – продолжил я.
Немного подумав, он выдохнул:
– Ты бы поосторожнее… там… на службе.
Ясно было, что ничего, кроме этих слов, я от него не услышу. И на том спасибо. Дежурно пожав друг другу руку, мы разошлись в разные стороны.
Выйдя на Ильинку, я повернул в сторону Кремля. Шел среди неспешно кружащих снежинок, думая: «Все вернулось на круги своя? Вновь не помешает осторожность? Хотя есть некоторое отличие: раньше нужна была осторожность вообще, а теперь – на службе. Но если так пойдет дальше, скоро точно все вернется на круги свои… Как выполнить просьбу Сухатова? Какие слова не будут лживыми и при этом все объяснят? Не представляю…» Это был редкий случай: я на самом деле не знал, что предложить.