Проситель
Шрифт:
Вот только результат всякий раз получался не в пользу человека.
Но Рыбоконь, похоже, этого не знал или не хотел знать. И, в отличие от Берендеева, ставящего на кон собственную жизнь, намеревался перехитрить Бога и Вечность, поставив на кон жизнь чужую. Должно быть, он казался себе алхимиком, почти что открывшим способ превращать свинец в золото, гениальным рулеточником, знающим, когда выпадает «зеро».
Но это было не так.
Иисус Христос для того и пожертвовал собой, чтобы отбить охоту у людей приносить другим богам кровавые жертвы.
Вечность предпочитала иметь дело с первичной материей — тем или иным сознанием — без посредников.
Поэтому Рыбоконь был обречен.
— Нестор, — помнится, поинтересовался Берендеев, узнав, что Рыбоконь
Странно, но, становясь богаче, Рыбоконь не становился веселее и увереннее в себе. Похоже, он ясно осознавал неизбывную тщету мира у ног. Ведь, в сущности, исполнение желаний было не чем иным, как наивысшей точкой грусти. С нее неизбежно начиналось соскальзывание. Куда? Каждый добившийся исполнения желаний соскальзывал по сугубо личной траектории. «Надо подарить ему ящик водки «Грусть» или ящик бренди «Омбудсмен», — подумал Берендеев.
— Я хочу приобрести лоскуток туринской плащаницы, — ответил Рыбоконь, — все уже на мази, ребята устроят там пожар и, спасая бесценную реликвию, отхватят ножницами нужный кусочек. Я отправлю его в лабораторию в Цинциннати, чтобы они реконструировали ген Иисуса Христа, если, конечно, этот парень, чье изображение проявилось на плащанице, — Иисус Христос. Потом я попрошу их синтезировать два гена — его и мой — в один. Но это еще не все, — продолжил Рыбоконь, и у Берендеева возникло ощущение, что он над ним издевается. — Я также намерен завершить давнее свое исследование: почему ворон живет триста лет и три года? Мне доподлинно известно, что он живет так долго потому, что его желудок функционирует по принципу морозильной камеры: температура в нем опускается до минус семидесяти, вымораживая все без исключения бактерии из любой пищи, пусть даже это самая гнусная падаль. Людям всегда казалось, что жизнь — это свет и тепло, но, оказывается, жизнь — это вонючая ледяная тьма внутри желудка ворона. Я хочу вернуться в жизнь не просто новым Иисусом Христом, но… Иисусом Христом, который научит людей жить триста лет! Разве моя программа не стоит жалких пятидесяти миллионов долларов? — почти что весело рассмеялся Нестор Рыбоконь.
Берендеев подумал, что точка соскальзывания Рыбоконя стара как мир и имя этой точки — безумие.
— А… каким образом ты хочешь вернуться в жизнь? — помнится, поинтересовался он.
— Старым как мир, — внимательно посмотрел на него Рыбоконь. Берендеев понял, что он читает его мысли. Пусть читает, подумал Берендеев. И еще подумал, что мысль, вырванная из контекста, — это не ключ, как полагает читающий, но всего лишь бессмысленный (и быстро надоедающий) брелок. — Когда я почувствую, что время подходит, я… женюсь на подходящей девушке, которая после внеполового, так сказать, оплодотворения воспроизведет меня в новом виде.
— Как дева Мария… — задумчиво произнес Берендеев.
— Таким образом, — продолжил Рыбоконь, — у меня будет возможность воспитать себя самого — будущего. То есть я успею объяснить и рассказать себе — будущему — все, что посчитаю нужным.
«Свинец в золото, — подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев, — золото — в вечную жизнь, точнее, в эликсир божественной молодости, и чтобы гомункулус был на посылках!» В сущности, алхимическая программа Рыбоконя представляла собой подобие того самого круга, с помощью которого он выбрался из финансовой ямы. «Впрочем, — спохватился Берендеев, — о гомункулусе, кажется, разговора не было. Но и без гомункулуса было никак. Кто, кроме гомункулуса, может дать смертному человеку совет, равно лежащий по ту сторону человеческого и божественного опыта? Боже мой! — ужаснулся писатель-фантаст Руслан Берендеев. — Неужели в случае Рыбоконя гомункулус — это… я?»
— Ну да, — заметил он, — ты — Бог-отец и Бог-сын в одном лице, истинный же Иисус — Святой Дух. Как я понимаю, ты выносишь его за скобки.
— Двоица — это ясность, определенность, — объяснил Рыбоконь. — Троица — уравнение, пуля со смещенным, отсутствующим, мистическим центром. Если хочешь знать, многие беды России проистекают из-за того, что она исповедует троицу — во всем: третий путь, третий Рим, третий глаз, третий пол — то есть стремится к чему-то такому, чего… нет.
Однако же сам он, подобно тому как соединял в едином алхимическом действии все три цели (золото, эликсир молодости, гомункулуса, хоть о нем и не было разговора), намеревался слить в едином экстазе опять-таки три главные сущности: себя (собственное сознание), Бога и Вечность.
Берендеев понял, что Нестора Рыбоконя губит не что иное. как мания величия. Человек, претендующий на равенство с Богом и Вечностью, неминуемо растирается этими жерновами в пыль, труху — в ничто. И не могут его спасти ни крылья, ни воронов желудок — морозильная камера. Разве что, подивился совершенно неожиданной мысли Берендеев, реторта, где… гомункулус?..
Мысленно он восхитился интуицией Нестора Рыбоконя, меняющего смертный мир у ног на крылатое бессмертие морозильной камеры.
Но он опоздал с обменом.
И похоже, знал об этом.
Иначе с чего ему быть таким грустным?
…Самое удивительное, что Берендеев, проживший за это время тысячу жизней, разгадавший все (или почти все) тайны бытия, дошедший в делении сущностей до атома, а в умножении — до Вселенной, все еще стоял на балконе, глядя на синюю девятку Останкинского пруда, на медленно ползущий сквозь осенние листья иглу-трамвай.
Вне всяких сомнений, время стояло.
Вне всяких сомнений, оно летело.
А может, стояло летя.
Или — летело стоя.
Кем был в этой жизни Руслан Берендеев?
В одной своей жизни он был безмерно богат, бесконечно уверен в себе, ездил то на джипе «тойота-лексус», то на «вольво-850», а иногда — на сине-сером, как компьютерный экран или застывший пепел, «рено», который держал на платной стоянке возле дома. Обедал в дорогих и, как правило, пустых ресторанах. Носил в кармане пиджака крохотный телефон, который вдруг начинал пищать, как голодный птенец. Встречался с разного рода людьми, договаривался с ними о разного рода вещах, которые на первый взгляд были темны и запутанны, на второй же — просты как те самые два пальца: как получить товар без предоплаты; как подвести его под таможенные льготы; как занизить в налоговых документах его стоимость; как реализовать его максимально быстро и по максимально возможной на данный момент цене; и, наконец, как поделить чистую прибыль. Главное же (ибо не существовало в реформируемой России иного способа сделаться богатым) — где, как, на каких условиях заполучить очередной кредит? Без и вне кредита любая экономическая (и не только) деятельность в реформируемой России представала бессмысленной, как… деньги при коммунизме.
В другой своей жизни Берендеев был похабно (то есть в высшей степени непристойно, но, увы, почти что закономерно для любящего мужчины) обманутым, выставленным из семьи мужем. За его спиной была изменница-жена и несчастные брошенные (им и ею) дочери. Он был стопроцентно несчастным человеком, потому что по-прежнему любил изменницу-жену, жалел дочерей, но жил отдельно; занимался не тем единственным, что приносило ему радость и душевный покой, — сочинением книг, — но позорным бизнесом. Более того, настолько освоился в гадком этом деле, что был почти что готов передать в руки иностранного капитала всю (точнее, то, что от нее осталось) российскую металлургию. Таким образом, любовь к жене, жалость к детям, сладкие муки творчества — все это выносилось за скобки его сущности. Жадность (если отбросить маскирующие одежды) являлась последним и окончательным стержнем, вокруг которого крутилась истинная его сущность.