Простая Душа
Шрифт:
«Шрам как шрам, – ответил Николай угрюмо, – а насчет загадок, мне кое с кем не тягаться. За мои загадки, знаете ли, в подвал не тащат. Хотя… Есть необычная вещь – посмотрите, как занятно мы оказались связаны с Фрэнком Уайтом».
«Мы ведь не были знакомы, – пояснил он, помедлив. – Встретились случайно, не зная друг о друге. Конечно, Сиволдайск – очень маленький город, но и все равно… Его привел сюда мифический клад, а меня документ, которого тоже не существует в природе, но основа для обоих одинакова и реальна – Пугачев. Стоит теперь додумать дальше – мы встретились, чтобы нас захватили в плен, или плен – это само по себе, а от нас ждут чего-то другого?» – он замолчал и покачал головой.
«Нет, ну ты лунатик все же, – вздохнул Царьков. – Не беспокойся, плен – вещь отдельная, это я какой-то
«Подожди, подожди, – Елизавета потрепала его по руке, потом повернулась к Николаю и спросила лукаво: – А документ, он секретный?»
«Да нет, – вяло откликнулся Крамской, – что в нем секретного, если его и на свете-то нет. Романтически-бытовой, если уж вдаваться в детали».
«Вот и расскажите нам, – не отставала Лиза. – Нет ничего интереснее романтических деталей. И уж особенно бытовых».
«Чего там рассказывать, да и рассказчик из меня…» – Николай встал, чтобы размять ноги, и подошел к окну, сделав вид, что хочет что-то там рассмотреть. На полпути, однако, он не выдержал и обернулся на Елизавету. Та не отрывала от него глаз, чуть прищурив веки и закусив губу. Колдует что ли? – подумал он вдруг и удивился сам себе: – Вот же чушь! Хотя, тут у кого угодно сдадут нервы.
Он ухмыльнулся натянутой ухмылкой и сказал сухо: – «Лучше уж кто-нибудь другой. Или, может, вообще жребий кинем?»
Елизавета улыбнулась ему в ответ и склонила голову набок, по-прежнему не отводя взгляда. Как кошка, – мелькнуло у Крамского в голове. – Лесная кошка или русалка – и глаза зеленые… Забавно с ней, наверное – повезло жениху. Может и вправду рассказать – про Пугачева, да про документ?
«Дама просит, – поддержал и Тимофей. – Зачем нам жребий, если есть свобода воли?» – Он вальяжно развалился на диване, но ладони его были неспокойны, потирая одна другую.
Вот этого-то мне и недостает, – отметил про себя Николай и махнул рукой, отвернувшись от Лизы, и от остальных. «Ладно, уговорили, – буркнул он мрачно. – Расскажу, пожалуй – хотя бы ради свободы. Жил-был, значит, разбойник по имени Емельян…»
В бильярдной темнело, наступал вечер. В углах за диванами сгущались тени. «Он вообще-то был не разбойник, а простой казак, – говорил Крамской, косясь на зарешеченные окна. – Но это поначалу, а потом – потом судьба сыграла очень странную штуку. Его ввели подставной фигурой в уездную заварушку – всего-то, чтобы отстоять пасеки и рыбную ловлю – а он заделался самозваным царем и нагнал ужаса на половину империи. Сколько б ни было самозванцев на Руси, но по-настоящему лишь в него, в императора Пугача, верили безоглядно – все, кто встречал его на пути, кто бежал к нему со степных земель сквозь смрад и дым, в снежных метелях и непролазной грязи. Не учась военному делу, он обладал чутьем и отвагой – и брал крепости одну за другой, переманивая к себе целые гарнизоны. Он был тот еще тип, настоящий предводитель черни, не чурался ни вероломства, ни зверств. И при этом не знал сомнений – будто чувствовал, что чья-то воля ведет его к недостижимой цели. Это знание передавалось прочим – всем, кто заглядывал в его зрачки, целовал ему руку, принимая присягу, или просто даже слышал о нем от других, обращенных в новую веру, готовых грызть глотки всем несогласным, проворонившим пришествие мессии. Он и был для них мессией – справедливый царь и грознейший дьявол, полубог и защитник угнетенных. Его кампанья была полна триумфов, он казался всесилен и непобедим. Само бессмертие будто коснулось его ненароком – не оттого ли не страшился он ни ядер, ни пуль? И ведь не брали его ни пули, ни ядра, и был он свиреп – свиреп и безжалостен, и двигался без устали вверх по Волге, лишь порой позволяя себе передышки – чтобы дать отдых телу и душе».
«Так-то вот, – Николай вдруг вздохнул и сделал странный жест. – Он был матерый зверь и не нуждался в теплых норах. Но занесло его в деревню Чумово – в здешние места, недалеко отсюда – а там налетел буран, засыпав все вокруг, и Емельян приказал обустраивать штаб, топить баню и досыта кормить лошадей, чтобы переждать непогоду и дать себе видимость покоя на недолгие день или два. Вечером, как водится, был у них пир. Пугачев с приближенными опивался вином и объедался жареным мясом, а прислуживала им хозяйская дочь, русоволосая и сероглазая, чуть скуластая от примеси татарской крови, высокая и статная от крови казачьей, и коса ее была уложена в шлем, а щеки раскраснелись – от печного жара и от мужского громкого говора вокруг…»
«Да, хозяйская дочь – история не сохранила ее имени, – продолжал Николай, мельком глянув на Елизавету. – Быть может, ее звали Евдокия или Марья, и была она простодушна – в мать, не в отца. А может, носила она имя построже – Дарья, Наталия или Катерина – жила себе на уме, любила смотреть в печные угли или бродить по лесу в поисках приворотной травы. Верила в сказания и приметы, боялась лешего, которого звала, как все, лесным дядей, но и сама, ему вторя, любила петь голосом без слов, словно приманивая сказочного духа, который обращается филином или волком, а то и мужиком с котомкой, а потом аукает и свистит, заманивая в самую глушь. В лесной глуши, впрочем, ей было все нипочем, лучше, чем в деревне, где на нее заглядывались парни – а ей не нравился никто, и к шумным хороводам тоже не лежала душа. Так она жила в ожидании чего-то – или кого-то, что куда яснее – а последние месяцы ее донимали грешные мысли, еще с лета, с душных ночей, когда цвела рябина, и небо полыхало зарницами. Они мучили ее всю осень, и во сне ей не было покоя – казалось, кто-то скребется в окно, стучит и возится на чердаке под крышей, а то и гладит ее спящую мохнатой рукой – к добру, к девичьему счастью. А за несколько дней до появления Пугачева со свитой у них в очаге вдруг погас огонь. ‘К нечаянному гостю’, – сказала мать и покачала головой, и у нее сразу забилось сердце. А увидев страшного человека с густой черной бородой, она тут же поняла: вот он, гость, и пришел за ней».
Николай вновь коротко глянул на Бестужеву и усмехнулся чуть заметно, но в комнате уже стемнело, и лиц было не разобрать. «Хозяйская дочь, – проговорил он, – сколько их случалось у атамана на пути. Иные были и улыбчивей и бойчее, но на эту он весь вечер посматривал особо – задумчиво, чуть ли не с грустью – да и в застолье стал вдруг молчалив, не отвечая на подначки соратников. Потом, в сенях, поймал ее за локоть, заглянул своими глазищами в самую глубь и сказал коротко: – ‘Ночью приходи. Обижать не буду, буду любить’.
Она смотрела на него, вся обмерев от страха, но когда ночь настала, страх делся куда-то. И она пришла к нему в белой холщовой рубахе, статная, крупная, молчаливая. И не уходила чуть не трое суток, к ужасу обоих родителей, не смевших тревожить грозного гостя. А после, засвербело вновь у Емельяна внутри, и дочка хозяйская вмиг стала обузой. Вышел он на крыльцо и сказал своим, чтобы готовили лошадей – буран прошел, пора ехать дальше. Но свою Евдокию-Катерину-Дарью он так просто не оставил и не выкинул из сердца в тот же день. Думал взять с собой – и она просила, чуть не на коленях умоляла: возьми мол, рабой буду – но не взял, лишь посмотрел в лицо сумрачно и страшно, весь вдруг насупившись, как мрачный демон, да сказал – не глупи, девка, со мной тебе гибель, ты на свете поживи. Оставил денег, шубу беличью, носимую не так давно какой-нибудь помещицей-барыней, по щеке потрепал – и укатил, даже не пообещал вернуться. А она в свой срок родила двойню – чернявых большеголовых близнецов. И хоть один из них помер, остался второй – и выжил, и вырос, только вот фамилию ему дали другую, из суеверия да из житейской робости. Вот и вся история, а документ… Документ – фикция, фантазия мастера. Мастер – это я, – он раскланялся дурашливо, – а заказчик у меня крут – далекий пугачевский потомок».
«Как же жаль, что они расстались, – жалобно вздохнула Елизавета. – А Вы, Крамской, Вы прямо-таки сказочник!»
«Чего ж им было не расстаться, – усмехнулся Тимофей Царьков. – Ясно же – атаман Пугач и простая девка. Погуляли – и пишите письма. Связывает-то что – либо нищета, либо общая цель. А у них – какая там цель, одно шаманство».
«Общая цель… – повторила Лиза негромко. – А как же просто любовь?»
Она ощутила какое-то новое беспокойство. Ей стало ясно, что семь лет не прошли даром, и Тимофей, какой он есть сейчас, может вовсе не походить на того, которого она знала.