Простая история
Шрифт:
Наконец Борух-Меир открыл глаза, выпустил цепочку и сказал:
— Посмотрим, что думает об этом Тойбер.
— Конечно! Зачем лишать Тойбера средств к существованию? — сказала Цирл. — Однако мне хотелось сначала узнать твое мнение.
— У Цимлиха есть деньги, — продолжил Борух-Меир. — Этого нельзя отрицать.
— А Мина? — спросила Цирл.
— Мина — очаровательная девица. Этого тоже нельзя отрицать. Вот только…
— Что только? — спросила Цирл.
— Вот только в таких делах, — твердо сказал Борух-Меир, — я тебе, по существу, не нужен. Ты в них лучше разбираешься, чем я.
— Ну что ж, я с тобой вполне согласна, Борух-Меир, — поддержала его Цирл.
— Итак? — спросил Борух-Меир.
— Итак, — ответила Цирл, — пришло время обратиться к Тойберу.
— А что я говорил? — снова спросил Борух-Меир.
— Конечно, конечно, Борух-Меир, — снова поддержала его Цирл. — Я только хотела сначала узнать, что ты думаешь на этот счет.
— Вот мы и пришли к полному согласию, Цирл, — обрадовался Борух-Меир.
— Всегда надо посоветоваться, прежде чем принять важное решение, — рассуждала Цирл. — Не следует полагаться только на свое мнение. Один человек подскажет тебе одно, другой — другое, и так мало-помалу вырисуется правильный путь. Но чтобы ты не подумал, будто я действую за твоей спиной, хочу тебе сообщить, что уже поговорила с Тойбером.
— И что же он тебе сказал? — спросил Борух-Меир.
— Можно подумать, ты не знаешь Тойбера!
— И все же, что он сказал?
— Да ничего! Он ушел, не проронив ни слова.
Борух-Меир, довольный, потер руки.
— Так Тойбер не проронил ни слова? Стоял и молчал?
— И ушел из лавки!
— А куда он отправился?
— Лично я за ним следом не шла, — призналась Цирл, — но слышала, что он отправился в Маликровик.
— И что же он там делал, тоже молчал? — поинтересовался Борух-Меир.
— А вот это мы можем спросить у него самого, когда он придет получать гонорар за посредничество.
— Обязательно спросим, — засмеялся Борух-Меир, потирая руки.
…Блюма видела все, что происходит, и сделала свои выводы из визитов Мины. Ничего определенного она не слышала, но чувствовала, к чему идет дело. Она даже сама удивлялась, что не испытывает ни гнева, ни горечи. Бессмысленно ругать себя за то, что не действовала более активно, когда судьба, казалось, еще была в ее руках, и столь же бессмысленно горевать теперь. Как ей поступать в этих условиях? Прежде всего надо сделать так, чтобы ей не пришлось прислуживать семье Мины на церемонии предстоящей помолвки. Это значит, что надо искать другую работу…
Однажды, когда Гиршл спустился в погреб нацедить вина из бочонка, мать последовала за ним.
«Она шпионит за мной, хочет посмотреть, не подстроено ли у нас с Блюмой свидание в погребе», — подумал Гиршл. Это его взбесило, ему было стыдно за мать, и он сделал вид, что не замечает ее. «Как ни жаль, но придется ее разочаровать», — решил он сердито.
Цирл закрыла за собой дверь погреба.
— Гиршл, — обратилась она к сыну, — мне надо с тобой поговорить.
Пробираясь ощупью в темноте, она подошла к нему и спросила:
— Почему ты ничего не говоришь?
— Мне кажется, это ты собиралась говорить, — ответил Гиршл. — Я приготовился слушать.
— Хорошо сказано, — заметила Цирл, поджала губы, вздохнула и продолжила: — Ты знаешь Цимлиха. Думаю, мне не надо говорить тебе, какой это человек.
Гиршл почувствовал некоторое облегчение оттого, что мать не шпионит за ним, а явилась для делового разговора, и не понимал, почему ей так трудно перейти к делу.
— Цимлих, — решилась Цирл, — богатый человек, и у него образованная дочь. Что ты о ней думаешь, Гиршл? По-моему, она — то, что принято сейчас называть современной девушкой. Что же касается приданого, которое дадут за ней, дай нам Бог столько заработать в нашей лавке за год! Да что говорить о приданом, ведь ей достанется все, что принадлежит ее отцу. Холостой человек, конечно, волен следовать зову сердца, но что произойдет с миром, если молодые люди не позабудут своих романов, когда подойдет время жениться, завести семью? Что будет твориться в мире, если каждый станет слушаться только своего сердца? Такому миру не позавидуешь! Я не могу ничего сказать против Блюмы. Таких, как Блюма, немного! Но нельзя закрывать глаза на то, что у нее нет ни гроша! По своей доброте мы приютили и пригрели ее. Я уверена, что она понимает свое место и не захочет встать между тобой и твоим счастьем. Не для того мы тебя растили, Гиршл, чтобы отдать бесприданнице. Ты достоин лучшей пары, чем Блюма.
Гиршл молчал. Его мать и не рассчитывала услышать что-то в ответ. Она просто стремилась направить его мысли в надлежащее русло.
Руки Гиршла онемели. Все, на что он был способен, — это постараться не уронить кувшин. Хоть он не выпил ни капли, голова его шла кругом, как будто там бродила целая бочка винограда.
Весь день Гиршл смотрел, не покажется ли Блюма. Ему нужно было сказать ей очень много. Даже если сын ничего не возразил матери, в душе он чувствовал себя способным на героический поступок. Но Блюма как в воду канула! Нигде не было слышно ее легких шагов. А когда он наконец наткнулся на нее, она шла с закушенной нижней губой, и видно было, что с ней что-то случилось. Он боролся за нее — а она в упор его не видела! Сердце его упало. Разве он причинил ей что-ни-будь дурное? Видит Бог, ничего!
Если Гиршл встречал Блюму реже, чем ему хотелось бы, то мать свою он видел достаточно часто, хотя избегал ее, подобно тому как Блюма избегала его. Он нежно любил Блюму, а она не только не поощряла его, но фактически отвергла.
У Гиршла возникло смутное ощущение, что если он поколеблется в своей решимости, то лишь потому, что Блюма бросила его на произвол судьбы. Его отношение к ней никогда не изменилось бы, не произойди перемена в ней самой. Нельзя сказать, чтобы он перестал любить Блюму, но им овладело чувство обиды.