Простая история
Шрифт:
Гимпл Курц, разглядывая свой стакан, сказал Софье:
— Знаете, я не возражал бы против того, чтобы мой стаканчик был побольше.
— Дело поправимое, — возразила Софья. — Надо чаще его наполнять. К чему вам больший стакан?
Курц кивнул, как будто его вера в человеческий разум была восстановлена, и подтвердил:
— Действительно, Софья, к чему?
— Дело в том, — вмешался Лейбуш Чертковер, — что, если бы у него была посуда побольше, ее можно было бы использовать как банную шайку.
— Шайка у меня уже есть, — заявил Курц. — Единственное, что мне еще нужно, — это березовый веник!
Мотши Шайнбард постучал костылем об пол и сказал:
— Береги бороду, Лейбуш,
— Отпусти собственную, — отреагировал Лейбуш, хватаясь за подбородок, — чего тебе от моей понадобилось?
— Сделать из нее банный веник.
— Пусть твой костыль сгниет в аду, Мотши, если Гимплиных усов не хватит на десять мужиков его комплекции.
— Мой костыль тут ни при чем, — сказал Мотши. — Черт найдет ему лучшее применение. С помощью моего костыля он раскочегарит адское пламя для таких святош, как ты.
— Выпьем, господа! Пьем до дна! — воскликнул Гильденхорн, щелкая пальцем по стоявшему перед ним графину с вином.
— За твое здоровье, Гимпи! — поднял свой бокал Лейбуш.
— И за твое, Лейбуш! — откликнулся Курц. — Да позволено нам будет…
— …испить райское вино, не пролив ни капли, — закончил Лейбуш.
— Аминь, во имя всех евреев, — сказал Айзи Геллер.
— Аминь и еще раз аминь! — поддержал его Мотши Шайнбард.
— За ваше здоровье, — обратился Курц к Гедалье.
— Да позволено нам будет…
— …чтобы, — подхватил Лейбуш.
— …чтобы Господь смилостивился над нами, грешными!
— …и над нашим дорогим Гиршлом! — закончил Гильденхорн.
— Гиршл, налей себе вина, — предложил жениху Лейбуш.
…«Что делать? — думал Гиршл. — Надо терпеть до конца. Вероятно, брат моей матери был не совсем сумасшедшим, когда сбежал в лес. Возможно, он сделал это сознательно, находясь в здравом уме!»
Балобан осмотрел Гиршла с головы до ног и заявил:
— Я читаю ваши мысли, господин Гурвиц. Я читаю каждую вашу мысль. Вы у меня как на ладони.
Гиршл покраснел.
— Знаю, — продолжал Балобан, — что день, когда вы признались в своей любви, — самый счастливый в вашей жизни. Я испытывал то же самое, когда сделал предложение моей покойной жене. И так каждый из нас! Но говорю вам, это еще ничто по сравнению с тем, что вы испытаете в день свадьбы. Посмотрите, как он краснеет. Это сама невинность! Я за невинность! Она так же идет молодому человеку, как… как… к сожалению, не могу подобрать хорошее сравнение. Но зачем искать сравнения, когда у нас есть готовые клише? Невинность идет молодому человеку, как подвенечное платье невесте! Поэтому я утверждаю, что самое главное — это день свадьбы, а не день помолвки. Поверьте мне, господа, все наши сегодняшние тосты — всего лишь репетиция. Так выпьем за тот день, когда господин Гурвиц и мадемуазель Цимлих будут стоять вдвоем под свадебным балдахином!
Балобан нежно смотрел на Гиршла. Подумать только, этот галантный человек, умеющий читать чужие мысли, — тот самый человек, который бросил ему сигарету, как нищему. Но такова природа: когда мы поступаем так, как всем того хочется, даже наши мысли становятся интересны другим. Если же происходящее не устраивает их, они не уделят нам ни минуты своего драгоценного времени.
— За здоровье жениха! — Множество рук тянулось к Гиршлу.
Ему пришлось пожимать все эти руки и благодарить каждого за поздравление. Бокалы звенели, в комнате становилось все жарче. Цирл, раскрасневшись после обеда, улыбалась Берте, а Берта улыбалась ей.
Борух-Меир, в который раз наполнив свой бокал, предложил:
— А теперь выпьем за здоровье невесты!
— Вот это правильно! — одобрил Курц.
— Пусть у меня рука отсохнет, если я не хотел давно уже поднять тост за невесту, — признался Мотши Шайнбард.
— Почему же ты этого не сделал? — поинтересовался Айзи Геллер.
— Потому что его бокал не был пустым, — объяснил Лейбуш. — При каждом новом тосте следует поднимать полный бокал, а он никак не допьет того, что было налито раньше.
Быстро освободив свои бокалы, гости выпили за невесту.
Софья была сильно возбуждена. Потом она несколько поостыла, хотя и не могла понять почему.
— А теперь давайте выпьем за жениха! — предложила она, поднимая свой бокал.
Голос ее дрожал, но она храбро сжимала ножку бокала, одним глотком опустошила его, стукнула им об стол и поставила вверх дном.
— О, мужественная женщина! — отметил Лейбуш Чертковер.
— Теперь пора выпить за отца жениха! — поднял свой бокал Цимлих.
— А теперь за мать невесты, — сказал Борух-Меир.
— И за отца невесты… — сказал Гильденхорн.
— И за всех евреев, где бы они ни были, — провозгласил Лейбуш.
— И за весь мир! — добавил Айзи.
— Лехаим, Хозяин мира! Ай-ай-ай! Лехаим! Лехаим! Лехаим!
Был второй час ночи, когда Гиршл и его родители отправились домой. Гиршлу пришлось даже несколько раз остановиться по дороге. Ноги были у него тяжелые, как камень. Сам он не выпил ни капли, но пары алкоголя и запахи кушаний опьянили его, вызвали слабость во всем теле.
— Снег тает, — заметила Цирл.
Гиршл посмотрел на небо, затянутое тучами.
Цирл зевнула:
— Слава Богу, вот мы и дома.
— Воспитание детей сопряжено с испытаниями! — сказал Борух-Меир с улыбкой.
— Почему ты не открываешь? — недоумевала Цирл.
Борух-Меир сунул ключ в дверь и удивился:
— Что такое? Не открывается!
— То есть как не открывается? — насторожилась Цирл.
Борух-Меир заглянул в замочную скважину.