Простая история
Шрифт:
— А я знаю человека, который родился в Маликровике и все же весит меньше мушиной ноги.
— Автоматическая ложка пока еще не изобретена, — улыбнулся Борух-Меир. — Однако тот, кто не ленится подносить ложку ко рту, может быть уверен, что в доме твоей тещи не оголодает.
— Ваша прислуга, — сказала Цирл, не прекращая есть, — прекрасно готовит и вообще замечательная девушка. Внимательно следи за ней, Мина, потому что у некоторых людей есть привычка, уходя, что-то уносить с собой.
Мина изумилась. Всю жизнь окружающие следили за ней, а теперь за кем-то должна следить она.
В комнате появилась прислуга. Цирл благосклонно посмотрела на нее и спросила, не хочет ли она угостить их еще чем-то вкусным.
— Пришел господин Курц, — сообщила девушка.
— Ах, Боже мой! — радостно воскликнула Цирл. — Входите же, господин Тойбер, входите, пожалуйста!
— По-моему, был назван Курц, — заметила Берта.
— Я так рада, что это Тойбер, — настаивала Цирл. — Если бы это был кто-то другой, я не пустила бы его, поскольку у нас здесь чисто семейная встреча. Но Тойбер — все равно что член нашей семьи.
— Я зайду в другой раз, — решил Курц и удалился.
— Бедняга, — расстроилась Берта, — какое унижение для него!
— Ну как вы можете это говорить, дорогая? — не понимала Цирл. — Разве я не сказала, что рада его приходу?
— Но это был не Тойбер, а Курц, — напомнил ей Гиршл.
— Не говорите мне, что вы не рады были бы Тойберу, — продолжала Цирл.
— Но мы говорим о Курце! — воскликнул Гиршл.
— Ах, вы имеете в виду того молодого человека, который танцевал на свадьбе с платочком, — стала припоминать Цирл. — Что же с ним случилось?
— Неужели ты воображаешь, что я знаю, как он танцевал, с платочком или без него? — сердито спросил Гиршл.
— Мне показалось, что он превосходно танцует, — отметила Цирл. — Другого такого танцора на свадьбе не было!
Откровенно говоря, Берта тоже была рада, что Курц ушел. Когда люди собираются в тесном семейном кругу, посторонние ни к чему, особенно если дело происходит в середине октября и на улице уже холодно, а печки в доме еще не топят. Пока вся семья в сборе, холод почти не чувствуется, но посторонний напустил бы его.
Гедалья насторожился.
— Слышу наших лошадок, — сообщил он.
— Почему это Стах так торопится? — недоумевала Берта, зевая и прикрывая рот рукой.
— Ничего не слышу, — решительно заявила Цирл.
— Я тоже, — поддержал ее Борух-Меир. — Копыта не цокали, однако минутку, вот слышу ржанье! Но чья лошадь ржет? Как вы можете знать, что это ваша лошадь?
— Отец и его лошади узнают друг друга, — поведала всем Мина.
Гедалья взглянул на нее с нежностью.
— Но это когда они видят друг друга. А как он может узнавать их по звуку, находясь в помещении? Я этому не верю! — усомнился Борух-Меир.
Стах слез с коляски и стал хлопать в ладоши, чтобы согреть руки. Зима была не за горами.
Действительно, она не заставила себя ждать. Теплое, яркое солнышко стало бледным и холодным, веселые летние поездки в деревню сменило томительное сидение в четырех стенах. Дождь и снег сопровождались сильными ветрами. Настало самое время сидеть с друзьями у веселого огня в ярко освещенном доме.
Гиршла будто подменили. Он любил бывать среди людей, и надо сказать, что в компании его любили. Даже людям вовсе не его типа нравилось захаживать к нему и к Мине, поодиночке или группами. Тот же Курц, которого Гиршл недолюбливал, а Мина просто терпеть не могла, довольно часто наведывался сюда. Привычка Курца отщипывать кусочки хлеба и делать из них катышки раздражала Мину, хотя она помнила, что в свое время он первым поздравил ее с помолвкой. Если Мина не способна была перебороть свою неприязнь к этому гостю, то Гиршл чувствовал себя обязанным относиться к нему доброжелательно.
Гиршл очень изменился, перешел на «ты» с Софьей Гильденхорн, которая звала его Генрихом. Она постоянно торчала у них в доме, желая находиться в обществе «молодежи». Сама она была всего на два года старше Мины, но, выйдя замуж первой, казалась себе гораздо старше подруги. Тем не менее, когда Гиршл возвращался из лавки, она всегда быстро уходила. Почему? Одному Богу известно! Может быть, чтобы оставить Гиршла и Мину наедине?
Иногда Мина уютно устраивалась поближе к Гиршлу и шептала ему что-то на ухо. Тогда ему казалось, что его загнали в угол. Как известно, никакая музыка не покажется сладкой человеку, загнанному в угол. «Неужели она мне мешает? — спрашивал он себя. — Не больше, чем все остальные. Только от нее никуда не деться. Это все равно что заставить человека вечно носить пальто, которое его не греет».
XIX
Одному Богу было известно, что происходило с Миной. Хорошее настроение у нее то и дело сменялось дурным, и во всех случаях она не давала Гиршлу покоя. Внезапно, часто в самое неподходящее время, когда он собирался уходить или был погружен в чтение, она обращалась к нему с требованием:
— Поклянись, что ты никогда никому не расскажешь, и я кое в чем тебе признаюсь.
Гиршл клялся и выслушивал какую-нибудь ерунду из ее жизни до замужества. Мину удивляло, что секреты ее школьных подруг и ее собственные переживания оставляют его абсолютно равнодушным, а он, в свою очередь, не понимал, как можно придавать значение таким пустякам. Кончалось тем, что она обвиняла его в полном равнодушии к ее прошлому и отсутствии любви к ней в настоящем.
Хуже всего дело обстояло по утрам. Проснувшись, Мина испытывала потребность немедленно рассказать Гиршлу свой сон, но не успевала это сделать, так как забывала его конец. Однако, как только Гиршл отправлялся в лавку, она вспоминала если не этот сон до конца, то какой-то другой, поскольку она всегда видела сны многосерийные. И сны-то у нее были не очень длинные, раздражала ее манера пересказывать их. Если ей, например, снились муравьи, она подробно описывала муравья за муравьем, пока Гиршл не начинал чувствовать их своей кожей и даже слышать запах муравьиной кислоты, напоминавший ему запах лосьона, который Мина употребляла в ванной. Когда он в синагоге засучивал рукав, чтобы наложить на руку тфилин, ему казалось, что каждый стоящий рядом с ним ощущает этот запах.