Прости меня луна

Абалова Татьяна Геннадьевна

— Вы все думаете, что я плачу по принцу, который когда-то не захотел на мне жениться? — парни прятали глаза. Один Константин, видя, как тяжело далась подруге длинная фраза, прерываемая всхлипами да шмыганьем, сообразил подать стакан воды. Царевна с благодарностью приняла и, напившись, вытерла ладонью мокрый подбородок. — Нет, я плачу вовсе не из-за… того принца, — она опять прерывисто вздохнула. — потому что тот принц вовсе не был похож на этого…

«Охрана» окончательно запуталась. Тяжело слушать плачущую женщину. «Того принца, этого принца».

Выбравшись из постельной

пелены, царевна подошла к украшенному золотыми вензелями кокетливому бюро, откинув крышку, достала сложенный вчетверо лист бумаги.

— Кто это? — спросила она у Костюшки, протягивая ему хранимый многие годы портрет.

— Э-м-м… — замялся Барчук, разглядывая полуистершийся рисунок. — Вроде как на принца Александра похож. Его портрет тоже в гостевой зале висит. Третий слева. Не дыши мне в ухо, — Константин отпихнул локтем Чижа, который бесцеремонно заглядывал через плечо.

— И точно, — к компании оценивающих рисунок присоединился Касатик. — Это тот красавец со светлыми волосами. Я вчера от нечего делать каждого из королей рассмотрел.

— Вот! — последовал очередной всхлип царевны. — Вот! А я все время верила, что это портрет Генриха.

— Хвала небесам! — на показуху с облегчением выдохнул Костюшка. — Мы то думали, что ты по эрийскому принцу страдаешь, а ты, оказывается, по андаутскому сохнешь.

— Да не сохну я по андаутскому! — Луна в сердцах топнула ногой.

— Ну и слава богам, — на этот раз с облегчением выдохнул Чиж. — Я уж прямо боялся сказать, что принц Александр женат и кажись у него не так давно третий ребеночек родился. Мне та старая леди Ауш-ш-как-то-там обо всех них рассказала.

— Значит, все-таки по эрийскому? — Константин вновь сделался хмурым.

— Да замолчите вы! — не выдержав, гаркнул Зверюга. — Дайте Тилле сказать! Говори, милая.

— Это Ветер…

— Что?

— Кто?

— Где?

— Там, на портрете, Ветер…

В комнате повисла напряженная тишина.

— Генрих и есть Ветер. И он женится-я-я-я…

На этот раз ватага не нашла утешающих слов.

* * *

— Костюшка, ты спишь?

За окном было темно. Гулять так и не пошли. Обед заказали в покои князя. Сидели, тихо переговариваясь и беспрестанно оглядываясь на вздыхающую во сне Тиллю.

— Я убью его, — Зверюга сверкал глазами. Выпитое вино горячило кровь. — Она столько лет на него угробила, а он женится на другой.

— А помнит ли? И знает ли вообще, что она была рядом? — резонно спрашивал Константин. Ему вино казалось горьким. И очень хотелось закурить, но… — Жалко ее. Столько вытерпеть и узнать, что тот, кто когда-то был женихом все время находился рядом.

— И словом не обмолвился.

— Так выходит, он помолвку разорвал, как только узнал, что ему прямая дорога в монастырь? — Чиж наклонился вперед, чтобы все расслышали его шепот, не понимая, что вино искажает восприятие, и он сейчас едва ли может говорить тихо. — Тилля же рассказывала, что он толкнул ее магией, когда на нее покушались. Значит, он маг-ветровик…

— Это называется маг-стихийник, — поправил друга Барчук.

— Я бы тоже отказался жениться, если бы вдруг начал ветром швыряться. Мало ли что можно учудить? Убить, например. Это тебе, Касатик, не по-тихому ворожить — ласково дыхнул, и баба на все согласная.

— Дурак, я их в чувство привожу.

— Ага. Особенно когда чеснока нажрешься.

— Тише вы, кони. Тиллю разбудите.

Все как один посмотрели на спящую царевну.

— Переложить бы ее надо, — Костюшка поднялся. — Нехорошо ей в моих покоях оставаться. Слухи пойдут.

— Так тебе то, Барчук, на руку, — Зверюга осклабился. — Думаешь, мы не понимаем, что ты до сих пор по ней сохнешь.

— Цыц, балабол, — князь Константин так посмотрел, что улыбка с лица Зверюги слетела. — Я за прислугой схожу. Пусть постель расстелют, да Тиллю разденут.

А теперь Тилля стояла под его дверью. Простоволосая, в наспех накинутом на ночную сорочку халате.

— Чего тебе? — Барчук сделал вид, что зевает, хотя до сих пор не ложился. Он страшился завтрашнего дня. Как поведет себя царевна, когда встанет в строй женихов и невест и увидит принца Генриха наяву? Не грозит ли это большим скандалом? Нет, за свою репутацию князь Вышегородский не боялся. Он был слишком молод, и все ошибки, которые ему еще предстоит совершить, только ждали своего часа. Он боялся за Тиллю. Не сделается ли ей снова плохо? Не заболеет ли? Не привлечет ли к себе ненужное внимание? Хотя и преобразили ее с помощью магических штучек, доставшихся от матери, но вдруг раскусят и поймут, что за человек скрывается за внешностью легкомысленной блондинки с зелеными глазами. Поменять цвет волос оказалось не так-то просто. Извели не один флакон сдобренной магией краски, прежде чем добились ощутимого результата, но и тогда опытная в женских преображениях служанка посоветовала голову Тилле не мыть и даже под дожем не гулять. Оказалась вся блондинистая красота временной.

Константин не удержался, рассмеялся, когда царевна впервые в жизни мазала губы помадой. Он сам нарисовал бы лучше. А румянец? Бабы в деревне свеклой натирались умелее, чем Стелла иноземными румянами. Но хвала его и ее терпению, освоила-таки женское искусство превращения в кого-то иного, незнакомого, но по-прежнему привлекательного и милого княжескому сердцу.

— Костюшка, родненький, пожалуйста, давай сходим вниз?

— Зачем? — он нахмурил брови. Не было сил смотреть на ее босые ноги. Да, ковры кругом, но сквозняки быстро сделают свое коварное дело. Лечи ее потом. — И почему ты разутая?

— Новые туфли до кровавых мозолей натерли, — пожаловалась она. Бесхитростная. Взяла и показала голую пятку. — Мне очень надо на портрет Генриха еще раз посмотреть. Ну пожалуйста…

— Ночью?

— Иначе не засну.

Константин вздохнул. Вернулся, чтобы накинуть халат, вытащил из-под кровати свои домашние туфли. Сам еще сапоги не снимал.

— На, надень.

Царевна пошлепала по коридору чуть впереди него. Свеча в руке подрагивала, отчего тени на стенах плясали.

Вниз спустились осторожно, но все равно разбудили лакея, что примостился на сдвинутых стульях. Тот, испугавшись, соскочил, наделав немало грохоту.