PRосто быть богом: ВВП

Генералов Павел

Помогать мужикам советами собрался, похоже, весь имеющийся в наличии персонал. Сильно накрашенная женщина в кружевном передничке — наверное, официантка. Дама в строгом платье с бейджиком и в тёмных, неуместных вечером, очках. Мужчина в светлом костюме и тоже с бейджиком — Степанов разглядел фамилию «Муссов». Небритый мужчина в синем, похоже, слесарь. Все они жестикулировали, смеялись и говорили, говорили, говорили. Степанов чуть слышно застонал — голова раскалывалась — и, перехватив поудобнее портфель, протиснулся поближе к заветной двери.

По одну сторону от крыльца был

расположен высокий вазон с распустившимися бледно–фиолетовыми цветками, кажется, анютиными глазками. По другую — скульптура в человеческий рост. Весёлый нетрезвый человек с портфелем, похожим на степановский, задумался, куда ему идти из гостеприимного заведения. Он блаженно улыбался, а возле ноги его маленькая бронзовая собачка оставляла свою метку тоненькой бронзовой проволочкой. Оригинальный по форме и содержанию памятник изваял великоволжский скульптор Мухин. Назывался он просто и незатейливо — «Мужчина в командировке» и являлся одной из местных достопримечательностей наряду с некоторыми другими творениями мастера. Возле входа на Центральный рынок на ящике из бронзовых дощечек восседала грузная и мрачноватая «Торговка семечками». А главный городской фонтан на набережной украшала фигура «Рыбака–бурлака». Эти скульптурные забавы обычно финансировались из кармана всё того же Заусайлова и даже отливались на его авиационном заводе. Но всех этих занимательных подробностей следователь Степанов пока не знал. Новый он был здесь человек, чужой.

— Куда прёте, мужчина? — беззлобно поинтересовалась Забаева Любовь Юрьевна, официантка, как значилось на её бейджике, приколотом к левой груди. — Видите, решётку ставят!

— Э-э… Мне заказан номер, — Степанов ответил так, чтобы его услышал Муссов, который наверняка был здесь старшим.

Ответил не Муссов, а дама в очках:

— Подождите, вы же видите — решётку ставят!

— Понаехали тут, — под нос себе пробормотала официантка.

— Понимаете ли, Евгения Вениаминовна… — Степанов от усталости еле выговорил мудрёное отчество с бейджика строгой дамы, — я — следователь…

— Очень хорошо! — мудрёная дама обрадовалась и, сняв очки, чуть не обняла Степанова, тот испуганно отшатнулся. — Вас нам сам бог послал! Раз вы следователь, то и найдите, кто у нас решётки ворует!

— Пятую за последний месяц ставим, — пробасил слесарь.

— Четвёртую, — поправил Муссов.

— Тырят прям по–чёрному, — вздохнула официантка.

— Всё–таки пятую, — настаивал слесарь.

— Четвёртую, — рявкнул Муссов.

— Найдёте? — в неприкрытых глазах Евгении Вениаминовны плескалась надежда.

— Вы ж следователь! — официантка явно кокетничала.

— Пятую!

— Четвёртую!

— Заноси правей, — хрипел высокий, а маленький в ответ матерился. Смысл его матов не оставлял сомнений — решётка была совсем немного, но всё же больше отведённого ей места.

— Ну, пожалуйста! — Вениаминовна не просила — настаивала. — Товарищ следователь!

Степанов чувствовал, что ещё немного, и он спятит.

— Я… — он откашлялся, чтобы голос не растекался, а звучал официально, — я — следователь по особо важным делам!

Официантка чуть слышно фыркнула, а железяка

со скрежетом, обломав края углубления, всё же встала на предназначенное ей место.

— Прошу! — сладким голосом пропела Евгения Вениаминовна, а Муссов гостеприимно придержал дверь гостиницы перед особо важным гостем. Кажется, мечта о сне получала шанс сбыться.

Глава четвёртая. Не будите женщину

Белоснежный трёхпалубный красавец мощно рассекал носом едва волнующуюся гладь Великоволжского моря. Берегов не наблюдалось. Только где–то далеко впереди, на самой линии горизонта угадывалась в дымке неровная и прерывистая полоска суши.

Было жарко. Основная часть пассажиров или сидела по каютам, или прохлаждалась за столиками кафе, расположенного на кормовой палубе под синим тентом. И лишь трое пассажиров первого класса наслаждались солнцем и ветром, стоя на самом носу теплохода. Солнечный ветер овевал их лица и шумел в ушах, стоило лишь невзначай повернуться в профиль по ходу движения — теплоход делал не менее тридцати узлов в час. По крайней мере, именно так утверждал Виктор Сухов, один из трёх пассажиров, избыточно живой и много жестикулирующий.

— Ну что за убожество–то такое! — вздымал он руки к самому небу. — В стране что, дефицит металла?! Вот стану депутатом Государственной Думы…

— Вы бы для начала в мэры выбрались, — привычно съязвила Вика, прикрывая от ветра мордочку своего хохлатого кобеля.

— И не «вот стану», а «когда буду работать депутатом», — привычно уточнил Генералов, редко забывавший о своих имиджмейкерских обязанностях. — Побольше определенности и уверенности, Витя!

Сухов, сдвинув брови, сурово глянул на Генералова и Вику: смеются они над ним или издеваются? Ни минуты покоя — ну, что за люди?! Какие–то ходячие функции. Они б и пингвинов в Антарктиде на ушах ходить заставили. Но нет — Витя не пингвин. А интересно, есть ли у пингвинов уши?

Все эти мысли пронеслись в голове Сухова за малую долю секунды. Во вторую долю секунды он улыбнулся любезно Вике и подмигнул Генералову — долго зла на людей Витя обычно не держал.

— Ну, я и говорю, — продолжил он. — Когда буду работать депутатом Государственной Думы, внесу законопроект…

— «Добьюсь принятия закона», — вновь поправил его Генералов.

— Добьюсь принятия закона о полном и окончательном восстановлении в правах прекрасной русской буквы «Ё»!

— Давно пора, — согласилась Вика. — Ради этого, как я теперь понимаю, мы с вами всё и затеяли!

— А то Федра прямо какая–то! — пропустил Викин укол Сухов. — На кой ляд нам эта Федра?! — ораторским жестом Сухов указал на широкую грудь белой палубной надстройки, украшенной литыми именными буквами. «Федор Достоевский» — так назывался их красавец–теплоход. Буква «Ё» в имени великого русского писателя напрочь отсутствовала. Будто какой–то матрос по излишнему радению спилил обе точки напильником. Та же картина с именем писателя, впрочем, наблюдалась и на бортах теплохода, и на спасательных шлюпках, и на спасательных же кругах. И Виктора Сухова это несказанно раздражало.