Просто Чехов
Шрифт:
«…От утра до ночи все на ногах, покою не знаю, а ночью лежишь под одеялом и боишься, как бы к больному не потащили…»
Из человеколюбия Антон Павлович Чехов нес этот крест добровольно, исполняя клятву Гиппократа.
В докторской белой фуражке и кителе, в обнимку с Анной Петровной, служившей ему верой и правдой практически все мелиховские годы. Антон Павлович, не шутки ради, позирует брату Александру
“Не жалеете Вы себя, Антон Павлович…”
Приняв вещи Антона Павловича от извозчика и проводив писателя до пятого номера, поверенный в делах по Большой Московской, коридорный Семен Ильич Бычков достал из-за обшлага форменной куртки продолговатый конверт.
– Неделю как была здесь с этим конвертом барышня – видная из себя, розовощекая молодая особа. Очень сокрушалась, что вас нет. Оставила конверт, чтоб я передал, – объяснял словоохотливый коридорный, не выпуская из рук письма.
– Семен Ильич, письмо-то барышнино не унесите.
– Ох, грехи наши тяжкие. Заговорился, – поставив на привычное место, справа от стола, баул Антона Павловича, он почтительно передал письмо. – Теперь вы с дороги передохните, а я мигом закусочку соображу, чайком вас побалую.
– Это кстати. Знобит меня. Прошлой ночью опять кровью плевал.
– Не жалеете вы себя, Антон Павлович, честное слово. По весенней ростепели – грязь, холод, реки вот-вот взломает – вы мотаетесь туда-сюда.
Вместе со стуком в дверь послышался голос:
– Посыльный из «Русской мысли».
Не ожидая приглашения, видимо, осведомившийся у швейцара, что Чехов дома, вошел улыбчивый парень в светлых кудрях, будто обсыпан сосновыми стружками.
– Пожалуйте, Антон Павлович, для вас корректурные листы и записка от Виктора Александровича.
– Спасибо, голубчик! – он немедля достал из аккуратно склеенного конверта записку.
«Дорогой Антон Павлович, в понедельник корректуру верни. Твой В. Гольцев».
– Семен Ильич, какой сегодня день?
– Пятница. 21 марта. – Бычков с важностью извлек из жилетного кармана часы-луковицу. – Пять часов пополудни.
– У меня на корректуру – сегодняшний вечер, суббота и воскресенье. Но не следует забывать, что в Москве Суворин.
Поднес к глазам записку Гольцева: «В понедельник корректуру верни».
– Мне в прошлый раз Виктор Александрович намекал, будто ресторанного официанта Чикильдеева вы с меня списали. Только я здоров, славу богу, а ваш Чикильдеев в деревню помирать выехал.
– Одна умная, талантливая особа сорока с лишним лет от роду тоже вообразила, будто в рассказе «Попрыгунья» с нее списана юная Ольга Дымова. Произошел форменный скандал. Будь она кавалером, непременно вызвала бы меня на дуэль. Гольцев напрасно это вам навязывает. Судите сами: Чикильдеев – смертельно больной, а ты, Семен Ильич, слава богу, в полном порядке.
– А лестно, Антон Павлович, попасть к вам в книжку.
– Ну-ну! А где же обещанный чай, сыр и прочее?!
– Соскучился я по вас. Вот и забылся. Простите! Я мигом. Одна нога там – другая здесь.
Отступив от твердой привычки сразу
Вошел коридорный с подносом, уставленным закусками, и моментально сервировал стол.
– Скажи, Семен Ильич, не приходил ли Суворин?
– Не было их, Антон Павлович. Меня бы известили, если что.
Аксессуары переписной компании на писательском столе Антона Павловича.
…Уютно светит лампа под зеленым абажуром. Тикают часы. Тишина, какой давно не было вокруг него. В Мелихове в январе и феврале шла кампания по переписи населения. Он был «на манер ротного командира» во главе переписчиков Бавыкинской волости. С утра до вечера в гостиной толпились порученцы счетчиков и сами счетчики – помещики, учителя, ветеринары: забирали по счету подписные листы, пачками лежавшие на крышке рояля. Антон Павлович выдавал под роспись каждому счетчику амуницию: папку, опознавательный знак, чернильницу, ручку, пять перьев, карандаш. Он ворчал, бесперечь насмешничал по обыкновению.
Перепись. Выдали счетчикам отвратительные чернильницы, аляповатые знаки, похожие на ярлыки пивного завода, портфели, в которые не лезут переписные листы, впечатление такое, будто сабля не лезет в ножны. Срам. С утра хожу по избам, с непривычки стукаюсь головой о притолоки, и как нарочно голова трещит адски: и мигрень, и инфлуэнца. В одной избе девочка 9 лет, приемышек из воспитательного дома, горько заплакала от того, что всех называют Михайловными, а ее по крестному Львовой. Я сказал: «Называйся Михайловной». Все очень обрадовались и стали благодарить меня. Это называется приобретать друзей богатством неправедным.
Хлопот было через край. Перепись проводилась впервые. Связь, дороги – убогие. Не доставало то одного, то другого. Приходилось ему вместо алмазной прозы писать казенные бумаги вроде вот этой:
«В Серпуховскую уездную Переписную комиссию. 25 января 1897 г. Мелихово.
Имею честь покорнейше просить выдать для счетчиков Бавыкинской волости 1600 листов формы А-1 и 30 переписных листов для монастыря Давидова Пустынь…»
В мелиховской юдоли печали (он – одинокий мужчина, обремененный нескончаемыми трудами, заботами, обязанностями) Антон Павлович открыл в близком окружении духовные пристани, куда устремлялся при благоприятных обстоятельствах и попутном ветре. В монастырь Давидова Пустынь его тянуло потому, что там он мог испытывать столь желанное для него чувство уединенности от суеты мирской, а в больнице доктора Яковенко его ждала радость общения с коллегами, разговоры с достойным собеседником в лице самого Владимира Ивановича.