Просто Чехов
Шрифт:
Если будут рубли и полтинники, то я буду высылать их Вам без всякой задержки. А Вы распоряжайтесь мной и верьте, что для меня было бы истинным счастьем хотя что-нибудь сделать, так как до сих пор для голодающих и для тех, кто помогает им, я ровно ничего не сделал».
14 декабря, три дня спустя, Антон Павлович сообщил Егорову, что посылает собранные им 116 рублей. Пишет: «Продолжение будет. Список жертвователей я пришлю в следующий раз».
Невозможно без умиления, без слез читать продолжение этого делового письма.
«Собираю я втихомолку, без какого-либо шума, и думаю теперь, что письмо в редакцию, следует поместить в газете не раньше января. Я полагаю, что в январе у Вас уже прочно будет стоять лошадиное дело, картина будет ясна, а следовательно и для жертвователей всё будет ясно; в январе
«Сегодня, 14 января, я уезжаю в Нижний, – извещает Чехов. – 22 гр. мороза. Придется ехать на почтовых по Казанскому тракту. Везу с собой немного денег». Хочется прицепиться к последней фразе. В письмах из Москвы в адрес земского начальника Е. П. Егорова довольно часто встречаются вот такие расчеты и отчеты: «По подписному листу № 28 Вы, добрейший Евграф Петрович, получили уже с меня 25 руб.; теперь по тому же листу посылаю еще 60 р. и 22 рубля собраны одним моим приятелем. Список пожертвований прилагаю; так как они не вошли ни в один из подписных листов, то благоволите прислать расписочки. 41 к. осталась у меня до следующего транспорта».
Известно, копейка рубль бережет. Это так у скопидомов. Но отнюдь не копеечными делами был занят Чехов в метельном морозном январе 1892 года. Гривенники, двугривенные, полтинники, рублевики складывались в небольшие круглые суммы, помогавшие вырвать из лап голодной смерти крестьянских детей, их матерей и отцов.
Кого спасал Чехов? Русский народ. А каков этот народ? К примеру, хотя бы нижегородский мужик? Антон Павлович пишет широкими мазками его портрет. Тут и отношение, и понимание, и чувство родного.
«А какой прекрасный народ в Нижегородской губернии. Мужики ядреные, коренники, молодец в молодца – с каждого можно купца Калашникова писать. И умный народ».
Дети начальных классов земской школы с учительницей. Эпоха Чехова. 90-е годы XIX столетия.
«По подписному листу N28, – сообщает Антон Павлович Егорову, – имеете получить 25 р. – пожертвованные «Русской мыслью». Расписки не нужно». Такова воля Вукола Лаврова и Виктора Гольцева – издателей либерального журнала. Рубль пожертвовала Евдокия Исааковна Коновицер – Дуня Эфрос. Так отозвалась на старания Чехова в пользу народа его бывшая возлюбленная, невеста. Женой, супругой она не стала. В сознании Чехова пронеслось: «Вот и Евграф Петрович мог стать близкой родней – просил руки сестры Маши поручик Егоров, офицер стоявшей в Воскресенске артиллерийской бригады полковника Маевского». Об этой странице в истории их отношений они вспоминали за чаем в доме земского начальника, когда к нему в деревню Белая добрался едва живой Чехов. В письме Наталье Михайловне Линтваревой он рассказывал вполне доверительно: «Мороз лютый, ревет метель. Вчера поздно вечером меня едва не занесло в поле, сбились с дороги. Напугался – страсть!» Спустя неделю, уже из Москвы, он делится с Егоровым: «Можете себе представить, я приехал домой совсем больным. Жестокая боль в обеих лопатках, между лопатками и мышцах груди. Должно быть, простудился тогда. Не могу ни сидеть, согнувшись, ни писать, ни надевать сапоги. Просто беда!»
Далее в письме то, что надо подразумевать, когда пишут или произносят «милый Антон Павлович». Он подарил дочке Евграфа Петровича Наташе «Каштанку» и дал обещание собрать для нее детскую библиотеку: «Библиотека для Наташи уже приобретается. Выходит весьма разнообразная и симпатичная библиотека. Вышлю ее, как Вы велели, почтой. Длинную ложку для Бори привезу весной».
Еще один курьёзный эпизод в духе Чехова, эпизод на ту же тему – пожертвования в пользу голодающих.
Вернувшись в Москву из деревни Белой от Егорова, Антон Павлович пишет в Петербург редактору «Севера» Тихонову, по поводу его, Владимира Алексеевича невольного благодеяния.
«Посылаю Вам расписку. Деньги сии сорвал я с Вас, в Малом Ярославце», когда обедали с Билибиным. Помните? Вы думали, что этот двугривенный я на извозчика потратил, ан вышло так, что я его к голодающим свез. Вот Вы благодаря мне в царство
Владимир Алексеевич сразу же вспомнил, как было дело. В разгар дружеского застолья Антон Павлович обратился к разомлевшему в подпитии редактору «Севера»: «Дайте, голубчик, мне двадцать копеек». Не задумываясь, машинально Тихонов достал из кошелька двугривенный и протянул Чехову. Конечно, он тотчас забыл об этом, а когда извлек из конверта чеховского письма квитанцию Нижегородского комитета сборов в пользу голодающих, мгновенно покраснел. «Мне стало стыдно, – писал он годы спустя, – что я сам раньше не догадался послать что-нибудь в пользу голодающих земляков. Ну, конечно, я поправил ошибку и уже самостоятельно послал небольшую лепту на родную и бедствующую в эту пору Волгу».
Поздравляя 17 января 1892 года Антона Павловича с днем ангела, Тихонов расчувствовался: «Всем сердцем Ваш, именинник Вы души моей». Чехов тем же манером в подписи под благодарственной телеграммой ответствовал ему: «Именинник Вашего сердца.
А. Чехов».
В Петербурге, слабо ощущалась народная беда. Закусывая нижегородской семгой шустовский коньяк, попробуй вообразить, как крестьяне в деревнях Поволжья лебедой и корой древесной спасаются от жестоких мук голода.
Чехов только что вернувшийся из поездки в Нижегородскую губернию, пишет Суворину: «Так как надеюсь, мы скоро увидимся и так как я о голоде буду писать завтра или послезавтра, то теперь скажу только кратко: голод газетами не преувеличен. Дела плохи. Правительство ведет себя недурно, помогает, как может, земство или не умеет или фальшивит, частная же благотворительность равна почти нулю. При мне почти на 20 тысяч человек было прислано из Петербурга 54 пуда сухарей. Благотворители хотят пятью хлебами пять тысяч насытить по-евангельски».
Боже, как похоже надень сегодняшний, на распределителей бесплатных лекарств для стариков. Те же 54 пуда сухарей!
30 января наметилось разрешение кризиса именуемого Чеховым: «Вон из Москвы». Чехов от младшего брата Михаила Павловича узнал, что он в одной из московских газет прочитал объявление о продаже имения «Мелихово». Последовало распоряжение Маше и Мише: побывать в Мелихове, осмотреть имение и в случае благоприятного впечатления начать хлопоты по оформлению покупки.
Смагин, проваливший украинскую кампанию, писал 25 января: «Представьте себе, что Яценко – сукин сын, кажется, продает свой хутор. Если только эта скотина решит продавать, то я без Вашего ведома дам ему задаток. Имейте это в виду».
Ответ был категоричен и, несмотря на внешнюю суровость, игрив: в душе Чехова проклюнулась весна:
«Задатка Яценко не давайте, потому что может случиться, что, пока будет продолжаться состояние вещей, определяемое Вами словом «кажется», мы можем купить где-нибудь хутор. Ах, как я зол на Яценку! Если бы моя власть, то отнял бы у него хутор, а самого бы женил на трех ведьмах».
Антон Павлович отнюдь не забывает о Леночке Шавровой, которая из-за его болезни, попала в положение без вины виноватой. По выздоровлении он встречает ее иногда в концертах и на театральных премьерах, помнит о некогда данных ей обещаниях. Год тому назад он намеревался познакомить Шаврову с Сувориным. Тогда сие не случилось, и вот благоприятный случай.
Антон Павлович 1 февраля 1892 года с нарочным шлет Шавровой, которая только что напомнила о себе бандеролью с рукописью нового рассказа, записку.
«Уважаемая Елена Михайловна, рукопись получил и прочел тотчас же с превеликим удовольствием.
В Москве теперь Суворин. Он хочет с Вами познакомиться. К Вам приехать ему нельзя, так как весь день он занят и не принадлежит себе, вечером же, после 8 часов, ехать неловко… и т. д. К тому же он издатель, а Вы сотрудница, и будет явным нарушением чинопочитания, если он поедет к Вам первый. Не найдете ли возможным сегодня около 9 часов вечера пожаловать к нему в «Славянский базар» № 35? Мы поговорили бы, поужинали… На сегодняшний вечер забудьте, что Вы барышня и что у Вас есть строгая maman: и будьте только писательницей. Право… Я болен, и потому буду скучен. Суворин же в отличнейшем настроении духа и расскажет Вам много интересного».