Просто солги
Шрифт:
"Ты веришь в Бога, Кесси?"
Кончиками пальцев я хватаюсь за стены домов как за спасательный круг, думаю, что, если заблужусь, то в любом случае смогу вернуться обратно — это как протянутый канат — что-то вроде надежды.
Внезапно мои пальцы натыкаются на очередную стену, и через организм тут же пробивается знакомое ощущение. Знакомый материал, знакомые впадинки-трещинки… Даже запах знакомый. Потому что я чувствую.
Я что есть силы зажмуриваю глаза и прикусываю губу — и там сразу же выступает кровь. Противное чувство. Как будто в
Я знаю, что не должна этого делать. Не предполагаю, не угадываю — просто знаю. Как все знала Кесси, которая ничего не видела.
Я знаю, что должна обратить внимание на то, что свет горит только в одном окне на первом этаже и больше оттуда не доносится ни единого звука.
Я знаю, что должна просто повернуть в противоположную сторону и продолжить свою игру в лабиринт, потому что когда-нибудь Нью-Йорк все же выпустит меня из своих сетей.
Я знаю, что максимум, что я могу спросить у него так это, могу ли я вызвать от него такси. Знаю, что не должна рассчитывать на то, что он пригласит меня в дом, который я видела только в своих фантазиях. Дом с "не-моей" комнатой на втором этаже.
Всезнайка Кесси, — так бы назвал меня Ким, если бы был рядом.
Но это не его голос я сейчас слышу в моей голове.
21. "Эти сны никогда не отпустят меня"
Они никогда не отпустят меня. Эти сны — без единой картинки, — но так мощно въедающиеся в мозг своим цветом-вкусом-запахом, они всегда будут держать меня в своих цепких лапах. Они будут мучить меня до тех пор, пока я не сойду с ума или не умру, но даже в случае смерти я не знаю, отпустят ли меня мои сны.
Мне часто снится его — Кимов — голос. Голос, просящий меня не совершать глупости.
И в этих снах я иду в темноте, не зная, крадусь ли я по краю трясины или по тоненькой жердочке, вот-вот готовой скинуть меня вниз, в пропасть. В этих снах я иду на его голос как на горящий впереди свет.
Но — почему-то — чем дальше захожу — тем дальше от меня голос.
Я просыпаюсь.
…
— Что-то забыла? — Он спрашивает обыденно, как будто не видит в моем визите ничего необычного. Как будто я прихожу к нему каждый день, как будто я только что была у него в гостях и поэтому он спрашивает, не забыла ли я что-нибудь.
Я не знаю, что ему ответить; не знаю, нужно ли ему вообще что-либо отвечать. Как будто это естесственно — молчать в присутствии Шона.
— Хотела спросить, — наконец, выдавливаю я.
Он кивает, так, небрежно.
— Валяй, Кесс.
Он стоит, прислонившись к дверному косяку — двери, знакомой мне только на ощупь. Руки сложены как какая-нибудь загородка, подбородок вздернут, в глазах — невозмутимость. Как хорошо, что прежде я не могла видеть в нем эту невозмутимость.
— Насчет… — я давлюсь вечерним воздухом, — … тех таблеток.
Шон понимающе хмыкает, с таким выражением лица — я так и знал, Кесси, я так и знал. Затем он проходит в дом — я, неуверенно, но следую за ним. В холле на стене — единственная рамка без фотографии. Проследив за моим взглядом, Шон снова улыбается.
— А ты не думала, что эти таблетки что-то вроде "ангельской пыли"? — фыркает он.
Я качаю головой.
— Я бы почувствовала, Шон. Тебе ли не знать, что я могу чувствовать всю эту дрянь?
Разговор явно не клеится. Он молчит — чего-то явно выжидает, наверное, моих очередных откровений.
Он протягивает мне горстку знакомых граненых таблеток — белых, ничем не примечательных.
— Они притупляют работу вестибулярного аппарата, Кесси. Обычные таблетки против укачивания, — как бы между прочим бросает Шон и отворачивается. А затем тихо-тихо добавляет, — В понедельник в соборе святой Елизаветы на Седьмой авеню, в полдень. Я думаю, тебе захочется прийти. Ким будет рад тебя видеть.
…
Ким всегда был прав — даже когда ошибался, он всегда был во всем прав. И меня это раздражает, бесит, доводит до чертиков. Как оставшийся на одежде запах наркоты или вечная опасная усмешка Джо. Это мой личный цирковой номер, выработанный за долгие годы рефлекс: хотите разозлить Кесси — скажите, что Ким был прав.
Даже когда он лгал, он всегда, черт возьми, был прав.
Эти сны, в которых я слышу его голос — они сродни самым страшным кошмарам. Сны, где я слышу только его голос, сны, где этот голос пускает тысячи зарядов по моему телу, заставляет чувствовать его присутствие.
Но этот сон, в котором я сейчас нахожусь, он особенный: в этом сне я нахожусь в том самом номере придорожной гостиницы на трассе Родина Кесси — Чикаго. Придорожной — потому что за окном слышу шум проносящихся автомобилей, гостиницы — потому что запах знакомый. Запах дезинфицирующих средств и тела Кима в футе от моего. Стараюсь об этом не думать.
Ким дышит спокойно, но очень глубоко, и я просто слушаю, как мерно поднимается и опускается его грудь.
И мне кажется, что я никогда не была в Нью-Йорке, никогда не слышала этих повторяющихся звуков, доносящихся сквозь тонкие стены, никогда не шла как собака-ищейка на запах, чтобы убивать. Мне кажется, что в своей жизни я не убила ни одного наркомана. Ни одной смерти ради Отечества.
Внезапно звонит телефон. Как тогда, почти год назад, снова звонит телефон. Но я знаю. Каким-то неведомым образом я знаю, что это всего лишь сон, поэтому не боюсь. Ни голоса, который уже почти готова услышать в телефонной трубке, ни Кима, который вот-вот проснется. Я — Кесси, которая почти ничего не боится.
Не знаю — угадываю — на какую кнопку нажать, чтобы принять вызов. В трубке — мужской голос. Тоже знакомый, но это совсем не тот голос, который я ожидала услышать. Он задает мне свой главный вопрос, и мой сон сразу же становится цветным. И я вижу это покрасневшее от злости лицо, сплошь и поперек покрытое отвратительными волдырями. Вижу серую чуть помятую шляпу, которая закрывает маленькие поросячьи глазки и бросает нелепые тени. И мне кажется, что я — это тоже его тень. Его материальное альтер-эго.