Простодушное чтение
Шрифт:
Повесть Фукса называется «Двое в барабане». В пару с Фадеевым автор ставит самого Иосифа Виссарионовича. Тиран, конечно, но тоже персонаж по-своему «драматичный»: философ-стоик по жизни, скорбно принимающий тяжесть своей исторической миссии, сознающий неизбежность обострения классовой борьбы и карательных санитарных мер. И вообще – натура тонкая, чувствительная, с душевной проницательностью разглядевшая, например, потайные уголки души того же Фадеева, где угнездилась тень Мечика из «Разгрома». Сталин в повести отводит душу в тайном чтении романа Булгакова «Мастер и Маргарита» и очень огорчается, что не имеет возможности опубликовать его. Да, роман действительно талантлив, особенно по части всей этой чертовщины, умению
Нет, конечно, в первых главах повести, посвященных Сталину, есть некая как бы ироничность. По-видимому, повествование должно было изображать некий процесс в сознании
Фадеева, создающего себе бога из душегуба, параноидальный страх которого за собственную власть стоил жизни не только сотням соратников, но миллионам сограждан, не имевших никакого отношения к кремлевским играм. Однако концептуальная установка автора – серьезно и с доверием относиться к ситуации, когда субъективно честный и умный человек может стать объективно злом для истории и при этом не видеть за собой никакой вины, – иронию эту приглушает. Авторское отношение к Фадееву отчасти переносится и на Сталина в повести. И сталинские главы Фукса в сознании нынешнего рядового читателя вполне встают в один ряд с сочинениями новейших, входящих в моду писателей-сталинистов.
«Сталин перечитывал послание Ивана IV Андрею Курбскому: „Апостол сказал: к одним будьте милостивы, отличая их, других же страхом спасайте, извергая из огня“. Мысль о спасении страхом запомнилась. Не губить, а спасать страхом. В этом была суть»; «Товарищ Сталин надеялся на лучшую судьбу и благодарность потомков. Он никогда ничему не удивлялся, не разводил руками. Знал наперед. Его уверенность убеждала миллионы. Невысокий пожилой человек с добрым крестьянским лицом не спеша поднимался на трибуну и освещал массам путь волшебным фонарем разума».
Вот он, бог Фадеева. Которому жизнь положил (и если б только свою) этот несостоявшийся классик.
4. Тяжесть свободы
Процесс аутентификации
1
Сергей Залыгин. Заметки, не нуждающиеся в сюжете// «Октябрь», № 11, 2003; Дмитрий Галковский. Пропаганда. Псков, 2003
Не так давно я прочитал одного английского православного епископа… Антония (Блума), он пишет примерно следующее: вот француз просыпается утром, он что? – разве он думает о том, что такое Франция? И кто такие французы? Нет, никогда, потому что это ему дано с детства, это для него данность, и все одним словом высказано. А русский человек? Он уже несколько веков размышляет над тем, что такое Россия, и чем дальше, тем меньше он понимает. Тем более – кто таков есть он сам, русский человек? Ей-богу, я всю жизнь удивлялся этому точно так же, как и владыка Антоний.
Перед моим окном береза, я думаю о ней. Но ведь от моих размышлений она не становится сосной и даже – чуть-чуть не березой?
Сергей Залыгин «Заметки, не нуждающиеся в сюжете»
Советская культура возникла после уничтожения русской культуры. Эту культуру (пускай хрупкую и таящую в себе внутренние изъяны, но великую) уничтожили две силы: во-первых, к 17-му году «все науки превзошедшие» полуобразованные азиатские и полуазиатские
Дмитрий Галковский «Пропаганда» (с. 27)
Так получилось, что «Заметки…» Залыгина и «Пропаганду» Галковского я читал параллельно. Такое совмещенное чтение очень полезно при формулировании для себя некоторых понятий из области «аутентификации» (Сартр).
Тексты эти во мне особо друг с другом не спорили. Пересечение их – а оба автора размышляют о судьбе русского общества и русской культуры в XX веке – достаточно специфическое. Как пересечение традиции старой русской литературы (назовем ее условно «гуманистической традицией») с сегодняшним социопсихологическим состоянием нашего общества.
«Заметки» Залыгина – это эхо еще дореволюционной русской интеллигенции. Ну а с публицистики Галковского – самой востребованной, пожалуй, в 90-х годах – начался процесс легализации новых русских интеллектуалов, отказывающихся от непонятного и обременительного для них в самом духе этой старой русской культуры.
Чтение этих двух текстов – своеобразный замер времени. Залыгин здесь – разумеется, прошлое.
Галковский – настоящее и будущее.
«Пропаганду» его составили в основном статьи начала 90-х годов (почти все они выставлены на сайте Галковского в «Разбитом компасе»). Но это отнюдь не оглядка в прошлое. У книги есть качество, делающее ее абсолютно современной. Актуальной.
Десять лет назад статьи эти мы читали по-другому. Тогда еще можно было зажмуриться, объясняя агрессивность автора и фельетонные перехлесты его повышенным градусом тогдашней перестроечной публицистики, а также болью человека, оскорбленного убожеством советского и постсоветского социума в широком значении этого слова.
Сегодня же при чтении этих статей потребности спорить с автором уже не испытываешь. И не потому, что соглашаешься с содержанием высказанного или с пафосом самого высказывания. Отнюдь. Просто тексты Галковского поменяли функцию. Десять лет назад они были интеллектуальной провокацией. Сегодня – констатацией неких вполне утвердившихся реалий идеологии и социопсихологического состояния общества. Ну а с реалиями не спорят. В России появилась и обрела не только влияние, но как бы и некую респектабельность новая интеллектуальная элита, занятая созданием «новой русской идеи», созданием сегодняшнего образа «русского человека» и «русской культуры». Утверждение новейшей национальной идеологии идет, прежде всего, через отрицание «старых» интеллигентских культурных традиций, в частности через пересмотр наших отношений с тем же гуманизмом. Ну и, естественно, через очищение «истинно русского» от «нерусского».
«Русское» новые интеллектуалы ищут так же и там же, что и их предшественники из газеты «Завтра», – на уровне «культурно-биологическом». (Наскоки самого Галковского на русских и русскую литературу ничего не меняют – русских он ругает по праву русского, ну а в противопоставлениях «русского» и «еврея», «русского» и «украинца» и т. д. знаки у него расставлены более чем определенно.)
Новая русская идея строится с опорой на понятия классового и национального размежевания. Ну и, разумеется, с опорой на всегда актуальную для «истинно русских» тему всемирного заговора.
Десять лет назад (всего-то!) высказывания того же Галковского провоцировали на попытки объясняться с автором на тему: а кто такие русские? Когда они стали русскими и из кого? И что такое вообще национальность. Ну, скажем, грузины? Для нас в Грузии живут грузины. Но оказавшись в Грузии, мы обнаруживали, что не все так просто, что тут до сих пор выясняют, кто такие грузины – кахетинцы, гурийцы, имеретинцы, мингрелы, сваны и др.? А во Франции кто живет и кто там француз? А – в Англии? Про американцев вообще молчу. Ну и так далее.