Простой план
Шрифт:
– Ничего страшного. На это пятнышко никто и внимания не обратит.
Джекоб вытянул вперед руку и уставился на перчатку.
– Ты же говорил, что кровь опаснее, чем отпечатки пальцев, – сказал он, и голос его прозвучал как с похмелья.
– Джекоб, – твердо произнес я, – пожалуйста, успокойся. – Выпрямившись, я тронул его за руку. – Договорились? Мы со всем справимся, но только если будем сохранять выдержку.
– Я убил его, Хэнк.
– Верно, – сказал я, – но, что сделано – то сделано. Теперь мы должны замести следы так, чтобы тебя не поймали.
Он закрыл глаза. И опять поднес руку к носу.
Я понял, что его нужно поскорее уводить отсюда. Достав
– Забирай Мэри-Бет и езжай к мосту. – Я махнул рукой в сторону реки. – Встретимся там.
Он открыл глаза и изумленно уставился на меня.
– У моста?
Я кивнул.
– Я отвезу туда Педерсона на санях. Мы скинем его с моста. Все будет выглядеть так, будто произошла авария.
– Но это не сработает.
– Еще как сработает. Нужно только постараться.
– Но с чего это вдруг ему падать с моста?
– Джекоб, я делаю это для тебя, понимаешь? Ты должен доверять мне. Все будет в порядке. – Я снова протянул ему ключи от машины. Он на какое-то время замер, уставившись на них, потом все-таки взял.
– Я проеду через парк, – сказал я. – Надо держаться подальше от дороги. Ты будешь у моста раньше меня, но я не хочу, чтобы ты там останавливался. Проедешь мимо, потом, спустя какое-то время вернешься. Ни к чему, чтобы видели, как ты там загораешь.
Джекоб промолчал.
– О'кей?
Он глубоко вздохнул, потом медленно выдохнул и вытер щеки. Ключи от машины звякнули в его руке.
– Мне кажется, что все равно ничего у нас не получится.
– Получится.
Он покачал головой.
– В таких делах надо все продумывать до мелочей. Наверняка мы оставили после себя кучу улик.
– Например?
– Не могу сказать точно, но что-то наверняка упустили из виду. Какой-нибудь пустяк.
Я уже начинал злиться. Время шло. В любой момент на горизонте могла показаться машина, следовавшая в нашу сторону. Если нас здесь увидят – все пропало. Я взял Джекоба под локоть и повел к фургону. Мне почему-то казалось, что самое главное сейчас – это сдвинуть его с места. Мы вышли на дорогу. Собака вскочила и навострила уши.
– Мы не оставим никаких улик, – проговорил я и попытался приободрить брата улыбкой, но она получилась какой-то вымученной и жалкой. Я слегка подтолкнул его вперед и сказал: – Доверься мне, Джекоб.
Секунд через десять после отъезда Джекоба я повернулся к Педерсону, чтобы поднять его и погрузить в аэросани, как вдруг старик издал протяжный мучительный стон.
Он был еще жив.
Я в ужасе уставился на него, голова пошла кругом. Он чуть взбрыкнул ногой, и она соскользнула с сиденья. Сапог глухо ударился о землю. Я посмотрел на дорогу. Джекоб уже скрылся из виду.
Педерсон пробормотал что-то в свой шерстяной шарф. Потом опять застонал. Рука его в перчатке сомкнулась в кулак.
Я стоял, склонившись над ним, лихорадочно пытаясь сообразить, что же теперь делать. С пугающей ясностью я осознал, что оказался на перепутье. Я мог бы воспользоваться ситуацией и покончить с нашей затеей сейчас же. Надо было только посадить Педерсона в сани, отвезти его на ферму и позвонить Карлу. Мне пришлось бы все рассказать ему и, разумеется, отдать деньги. Если бы я так поступил, то показал бы себя честным и законопослушным гражданином; Педерсон оправился бы от побоев, и я не сомневался в том, что мне удалось бы избежать обвинительного приговора. Карл послал бы своих людей к мосту, чтобы арестовать Джекоба. Его бы обвинили в нападении и нанесении тяжких телесных повреждений, а может, и в попытке убийства. Он бы угодил в тюрьму и, вероятно,
Но был и другой путь. Мы уже ступили на него одной ногой и собирались ступить и другой. В моей власти было спасти и Джекоба, и деньги. И думаю, решающим аргументом в пользу сделанного мной выбора стала внутренняя уверенность в том, что меня не поймают. Именно эта уверенность в безнаказанности побудила меня взять деньги, и она же оказалась в основе всех моих дальнейших поступков. Согрешив однажды, я надеялся остаться праведником.
Педерсон застонал. Казалось, он силится поднять голову.
– Я… – отчетливо произнес он, но больше не сказал ни слова. Лишь снова сжал руку в кулак.
Я присел на корточки возле него. Со стороны могло показаться, что я пытаюсь помочь старику.
Нижняя часть его лица была скрыта шарфом, глаза закрыты.
Когда я увидел, как Джекоб ударил его, мне это показалось вполне естественным, предсказуемым – настолько быстро все произошло. Я был удивлен тогда, но не шокирован. И воспринял случившееся как неизбежность. «Джекоб убил его», – сказал я себе тогда. В тот момент Педерсон был для меня мертв. И вот теперь, склонившись над его телом, я все повторял, словно убеждая в этом самого себя: «Он уже мертв. Он уже мертв».
Поначалу я собирался ударить его, как Джекоб, только в горло. Почему-то я подумал именно о горле, мне оно представлялось наиболее уязвимым участком человеческого тела. Но, посмотрев на его шею, я увидел ярко-оранжевый шарф на ней и передумал.
Я оглядел дорогу и, убедившись, что машин нет, наклонился вперед, взял шарф в руку, скомкал его и с силой вдавил в рот старика. Другой рукой я зажал ему ноздри.
Оглядываясь назад, я не перестаю удивляться: ведь ничто не помешало мне тогда действовать столь беспощадно; мне не пришлось бороться с самим собой, меня не терзали угрызения совести. Я должен был бы, по крайней мере, испытывать чувство страха, атавистическое отвращение, мучиться сознанием того, что совершаю непоправимую ошибку, и не просто потому, что именно так выглядели мои действия в глазах общества, членом которого я являюсь, но хотя бы по той причине, что это было убийством, самым что ни на есть злостным преступлением. Однако ничего подобного я в тот момент не испытывал. А может, в этом и не должно быть ничего удивительного; может, в том и состоит романтика, когда из двух открывающихся тебе путей нужно выбрать один. В реальной жизни великий смысл таких мгновений почти всегда ускользает от нас – как это произошло и со мной; прозрение приходит позже, и мы становимся крепки задним умом; пока же сознание фиксирует лишь нелепые подробности – к примеру, мне запомнилось ощущение в руке шарфа Педерсона, мое беспокойство по поводу того, что я слишком сильно сжимаю старику ноздри и могу поранить их, на что непременно обратят внимание при вскрытии.
Я не чувствовал себя грешником. Мной владел лишь панический страх.
Старик почти не сопротивлялся. Рука его дернулась, пальцы заскребли по снегу, словно пытаясь выкопать что-то, но на этом борьба за жизнь и окончилась. Глаза он так и не открыл. Не было ни возни, ни стона, ни предсмертной агонии. Я еще довольно долго прижимал шарф к его лицу. Небо почти совсем очистилось, выглянуло солнце, и оно приятно согревало мне спину. Вдоль кромки поля лениво проплывали тени облаков. Провожая их взглядом, я считал. Считал очень медленно, с расстановкой, смакуя звучание каждой цифры. Дойдя до двухсот, я убрал с лица шарф, снял свою перчатку и попытался нащупать пульс на руке старика.