Простой советский спасатель 2
Шрифт:
Взял ножик, попробовал подковырнуть, в месте странной окружности, опоясывающей насест. Никакого движения. Снова попытался открутить руками, нифига, даже не дрогнула. Меня накрыло азартом: очень я люблю и уважаю замысловатую технику, пирожками с мясом не корми, дай поковыряться, разобрать и собрать, чтобы понимать механизм работы. А тут такая простенькая финтифлюшка, а открыть не могу!
Бился я над чертовой жердью битых полчаса. Устал так, словно вагон разгружал, начал злиться. Когда понял, что злость мешает процессу, решил передохнуть, попить водички и отыскать
Напившись, вернулся в комнату, снова взял в руки часы, решив попытаться в последний раз. Время поджимало. Нудно еще зайти к Анне Сергеевне пообщаться напоследок, а потом успеть на автовокзал на проходящий автобус.
Дохлая кукушка все также лежала пузом кверху, поджав лапки. Взгляд зацепился за оперение. Надо же, как досконально сделана игрушка, выглядит как живая. Тельце, разукрашенное вручную. Перышко к перышку, пятнышко к пятнышку, и коготочки такие острые, словно птице и впрямь скоро понадобятся, чтобы скакать с ветки на ветку и цепляться за них.
А это что у нас? Я пригляделся и очень удивился, обнаружив, что птичьи лапки можно открутить. Точнее, отвинтить можно было только одну, вторая оказалась цельной. Интересно, почему?
Я попробовал отсоединить лапу от самой ноги и, к моему удивлению, механизм легко поддался. Вскоре согнутая миниатюрная птичья нога оказалась в моих руках. Я оглядел ее со всех сторон и удивился еще больше, полость на срезе оказалась с какой-то выпуклостью. не долго думая, я нажал на эту пимпочку и от души выругался.
Один из пальце резко разогнулся, а из когтя выскочила тонкая игла. Твою ж дивизию! По телу прошла дрожь, в голове пронеслись отрывки из разных книг, когда вот из-за такой малости искатели сокровищ и потерянных артефактов заканчивали свою жизнь в тайниках. Как правило, иголки и прочие механизмы «добрые» пращуры смазывали каким-нибудь экзотическим ядом, от которого или противоядия не существовало, или на его изготовление требовался, по меньшей мере, месяц.
Так, и что это у нас? Отмычка? Ключ? Что можно открыть таким тонким ключиком? В памяти всплыли какие-то смутные воспоминания. Я нахмурился, пытаясь поймать картинку. Что я прошлой жизни я мог открывать такой штучкой? Я и иголкой-то не пользовался.
Когда не стало Галчонка, порванные вещи просто выносил на мусорку, если не подлежали починке. В любом другом случае мог отнести в ателье, чтобы зашили или починили. Молнии мужичок на рынке ремонтировал, там же и отлетевшие заклепки делал.
И тут до меня дошло: телефон! Точнее, не сам телефон, а штуковина, в которую вставляется сим-карта. Это на заре появления гаджетов, чтобы вставить симку, нужно было вскрыть заднюю крышку, вытащить аккумулятор, вставить карточку и проделать все манипуляции в обратном порядке.
В моём столетии технологии шагнули настолько глубоко и далеко вперед, что иной раз страшно становилось оттого, насколько быстро техника устаревает. Купил в магазине, донес до дома, все, считай,
Прихватив хитро выдуманные часы, я уселся на диван, который стоял возле окна. Над столом висела люстра в тканевом абажуре, но даже если зажечь свет, толку будет мало. Эти старые советские плафоны скорее наводили сумрак, чем освещали пространство.
У Федора Васильевича висел тканевый оранжевый абажур. Подобный висел у меня в комнате. Эта лампа мне очень нравилась в детстве. Мягкий свет давал вечерами причудливые тени, и все вокруг мне казалось каким-то сказочным и добрым. «Забава, точно!» — само собой всплыло в голове название. Оранжевое чудо с бахромой по краям, подпитое изнутри отражателем из белой ткани.
Я улыбнулся еще шире, вспомнив, как устроил лестницу из стульев, чтобы добраться до люстры и рассмотреть её внутренности поближе. К моему великому огорчению, самостоятельно снять я ее не сумел, а мама почему-то запретила папе это делать, велев ждать генеральную уборку.
К тому моменту, когда настала время осенней генералочки, я благополучно забыл про свое желание. К тому же, мочить тараканов папиным тапком оказалось куда веселее, чем снимать люстру и не иметь возможности разобрать её на запчасти. Мама почему-то разрешила только аккуратно протереть влажной губкой внутри и снаружи.
Зато на тараканах я оторвался. Пока папа отдраивал стенки кухонных шкафчиков, а мама катала специальные тараканьи шарики из желтка и борной кислоты, чтобы распихать их под плинтусами, я отлавливал прусаков, не успевших сбежать.
Дом у нас был панельный, и вопреки всему убийственным методам, рыжие усатые твари появлялись во всех квартирах с завидной регулярностью. Мама их почему-то боялась прям до дрожи. Батя, смеялся и в шутку укорял: «Ну что же ты Аля, таракан — это же тоже кухонная у-у-у-тварь!»
В этот момент он подкладывал между носом и губой свернутую трубочкой газету, поворачивался к жене и шевелил импровизированными усами. Мама непременно вскрикивала, потом стукала отца мокрой тряпкой и принималась хохотать. Отец дурачился, изображая таракана, и басил:
«Таракан, Таракан, Тараканище!
Он рычит, и кричит,
И усами шевелит:
«Погодите, не спешите,
Я вас мигом проглочу!
Проглочу, проглочу, не помилую».
Я начинал скакать вокруг отца, и устраивал охоту на огромного прусака, размахивая тапком, а затем принимался ходить задом наперед и выкрикивать:
«Не кричи и не рычи,
Мы и сами усачи,
Можем мы и сами
Шевелить усами!»
Отец подхватывал меня на руки, усаживал на шею и мы гарцевали по кухне вдвоем, внезапно перевоплощаясь в заправских боевых коней. Мама давал нам полчаса, а затем командовала:
«Кто злодеев не боится
И с чудовищем сразится,
Я тому богатырю
Пирожочков напеку
И шарлотку из яблок пожалую!»
Кони снова превращались в мужчину и мальчика, и генеральная уборка оперативно заканчивалась. Шарлотку в нашей семье уважали наравне с бабушкиными пирожками.