Пространство многоточий
Шрифт:
КАНАТ
На этой улице печальной
Мне бросили канат причальный:
Давай, вставай-ка на прикол!
Здесь небо улеглось на крыши,
И третий день уже не дышат
Слепые окна над рекой.
На них – задернутые шторы,
За ними ходят командоры,
Верша последние суды.
В кроватках каменные дети,
А в кадках залежался ветер,
И нет ни воли, ни судьбы.
Здесь может быть,
Здесь от дождя не стынет кожа
И всюду край, куда ни кинь…
На этой улице печальной
Мне бросили канат причальный,
Но я не протянул руки
* * * ("на серой изнанке мира...")
на серой изнанке мира
написано «маде ин чина»,
и утекают сквозь дыры
следствия и причины.
и пропадают навеки –
вот они были и сплыли,
некие человеки,
тише дорожной пыли.
как будто бы кто в охапку
схватил, а душа живая…
китаец в стоптанных тапках
сидит и дыру зашивает.
СИНИЦА
Меня спасали кошки, птицы,
Собаки, лошади и лисы...
Мне разве снится, что синица
Меня искала по столице,
Когда, отчаяньем гонимый,
Я бился в каменные пасти –
Как бы случайно, как бы мимо,
Стараясь на глаза попасться,
Перечеркнула слабым телом
Всех вертикалей злую силу...
И эта тяжесть отлетела,
И эта горечь отпустила.
Её «зинь-зинь» мне стало знаком
Что гибель проскочила мимо.
А я ... я спас одну собаку...
Но это несоизмеримо.
ТРОЕ
Кроваво-красным подбоем выстланы облака.
Нас было когда-то трое, сделанных на века.
С этой высокой дружбой – времени поперек...
И всё-таки годы рушат то, чему вышел срок.
Резали по живому новые времена,
Погасшему, пожилому дружба едва ль нужна.
Плющило не по-детски, грызла вина виски,
И никуда не деться было нам от тоски.
А лучший из нас – нелепо бился, едва дыша.
Однажды он вышел в небо с десятого этажа.
Вдвоём нам нести такое – живы с тобой пока...
Кроваво-красным подбоем схвачены облака.
ВЕНЕЦ
Кто мне откликнулся в чаще лесной...
Николай Заболоцкий
Кто окликнул меня на дороге пустой?
Кто взметнул этот птичий содом?
Как узнаю, что пустит меня на постой
Тихим садом окутанный дом?
Там глухие заборы давно снесены,
Там искал я когда-то себя,
Там ломают комедию вместо стены
Стройотряды крылатых ребят.
А над крышей – березы зеленый венец...
Где тот век, что давно разменял?
И не будут уже восхищенно звенеть
Голоса позабывших меня.
Как всегда, он смеется сейчас надо мной –
Тот, который себе на уме.
Но несу я по этой дороге домой
Только радость в последней суме.
* * * ("последний месяц лета...")
последний месяц лета
уже почти угас
и позднего рассвета
не наступает час
дыханья не хватает
среди летучих вод
и только птичьи стаи
пятнают небосвод
едва бегу со всеми
уже почти ничей
и отлетает время
секундами дождей
как будто снял Тарковский
водой оно стекло
совсем по-стариковски
стучит в моё стекло
КРИК. МУНК
он кричит на мосту на причале на сходнях
и от этого крика вскипает вода
он пришел из беды он ворвался в сегодня
и отсюда уже никуда никогда
наши злые слова наши старые страхи
если празднует боль будто кто отпинал
фреди крюгер души он приходит на взмахе
топора и от ужаса мокнет спина
вы забудете имя помянут не к ночи
для чего в этом месте он всё поменял
и кричит и стоит будто он приколочен
на мосту на пути от меня до меня
СЛОВО 2
Клоны книг, подмикроскопные тиражи,
Для кого эти расчёсы самолюбий?
Слово задыхается и дрожит,
И бежит суетных мест, где люди
Купаются в атмосфере культур-мультур,
Затвердив единый пароль: «мураками»,
Где поэты читают к восторгу дур,
Кося под Бродского, маша руками
Слово – птица дикая, как сама жизнь,
Рвется в кущи, не хочет в сети.