Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства
Шрифт:
— Примитивно, — немного поморщилась Аля, — но, в общем, верно. Вот видишь, сама история твоей работы над картинами — это, с моей точки зрения, подтверждение бытия Бога.
— Почему? — в один голос спросили Джулия и Серджо.
— Потому что интеллектуальный уровень, на котором написаны картины, много выше, чем интеллект художника, который их делал.
Серега эту плюху вытерпел довольно спокойно.
— А по-твоему, значит, если не можешь заставить себя лицемерить, то уже и интеллекта нет?
— Я считаю, что интеллект не может быть основан на безверии.
— Вот он, новый русский плюрализм! — восхитилась Джулия не без иронии. — Как интересно!
— Особенно для католиков, — согласился Серджо, — но, пожалуй, я еще раз боюсь увидеть нетерпимость. Я правильно выразился?
— Правильно!сказал Серега. — У нас если не так, то обязательно эдак: лоб в лоб, острием против острия.
— И ты — основной представитель такой точки зрения, — проворчала Аля.
— С чего ты это взяла? Я просто придерживаюсь тех взглядов, которые у меня сложились за сорок лет жизни. Они, конечно, как-то изменились, но ничего особенного с ними не произошло. А у тебя они попросту еще не твои, а навязанные нынешней обстановкой. Начнут пропагандировать в обратную сторону — глядишь, и перекуешься в комсомолку.!
— Ну уж нет! — выпалила Аля.
— Надо еще выпить, — ухмыльнулся Серджо, — а то получится ла гуэра чивиле.
Выпили. Серега ощутил, что его немного развозит, но вместе с тем исчезает скованность, которую он до сего момента ощущал. Его итальянский тезка поплыл еще крепче. У женщин появилась излишняя веселость, и первой ее выказала Джулия.
— Политика, религия, нравственность… Это все — слона и бред, — провозгласила она, — это — термины, которые каждый понимает как хочет. А я хочу танцевать. Мне очень надоели дискуссии. В университете мы много-много говорили, а все есть как есть. Аля, включи музыку.
— Уно моменте! — встрепенулась Аля и, выйдя из-за стола, открыла верхний шкаф «Фоно», откуда добыла ярко-пестрый глянцево-блестящий конверт с диском.
Серега между тем, старательно подражая Фараде и Абдулову, замурлыкал:
— «Уно, уно, уно, уно моменте, уно, уно, уно, санти-менто…»
Само собой, его познания итальянского на сем и ограничились.
Неизвестная Сереге мелодия, звучавшая в комнате, была достаточно медленная, чтобы он мог ее танцевать. Столик вместе с закуской отодвинули в угол, Аля переключила освещение, и в комнате создалась точно такая интимная обстановка, которая была в тот вечер, когда Серега впервые остался здесь ночевать. Работала и цветомузыкальная установка, мерцая то желтым, то оранжевым, то красным.
Серджо пригласил Алю. Похоже, он и впрямь был бы не против совместить деловое знакомство с половым. Во всяком случае, у него на морде было это написано. Он так нежно привлек к себе девушку, что сомнений насчет его устремлений у Сереги не было. С другой стороны, было ясно, что взамен он предлагает Сереге добиваться благосклонности Джулии. Вероятно, с Джулией все было уже оговорено, потому что она вышла навстречу Сереге с весьма поощряющей улыбкой и с умело отработанной грацией положила ладони на Серегину талию.
— Сколько вам лет? — спросила Джулия, заглядывая Сереге в глаза. — Если это не государственная тайна?
— Сорок, — ответил Серега.
— Так много? — прищурилась Джулия. — И Але с вами не скучно? Неужели вы говорите с ней все время о политике, о Боге или о живописи? А сколько ей лет?
— Точно не знаю, — сказал Панаев, — кажется, двадцать пять.
— Мадонна! Она совсем девочка. Это вы ее состарили. Да-да-да! Вы. Ей нужен спортсмен с минимумом интеллекта и мощной потенцией. Вулкано сексуале!
— Спорт, между прочим, — возразил Серега с таким ученым видом, что сам испугался, — снижает либидо.
Откуда у него всплыло это самое «либидо», из каких глубин памяти, Серега спьяну даже не поинтересовался.
— Вы были спортсменом, — вздохнула Джулия с такой тонкой иронией, что ее кто хоть разглядел бы. — А вы не боитесь, что Серджо ее… как это по-русски?
— Уведет? — Серега предложил Джулии этот глагол, хотя на языке ворочались какие-то другие, более точные, но менее приличные.
— У-ве-дет… Опять идиома, так? Все-таки некоторые вещи я еще не усвоила. «Увести» — это я знаю, под арест, в тюрьму, в плен. Почему-то все время какое-то насилие. У вас эта приставка «у» очень страшная: «у-бить», «у-гробить», «у-тащить», «у-вести». Ой, как я залезла в филологию! Значит, вы не боитесь, что он ее уведет?
— А вы? Все-таки вы его невеста.
— Невеста — это когда замуж, так? Мы это не решали еще. Мы вообще надоели очень друг другу. Иногда очень любим, неделю, две, три… Потом — устали, скучно. Он идет к своим друзьям, я — к своим. Что делаем — рассказываем, когда снова хочется вместе. Даже если у него там была женщина, а у меня — мужчина. Это отдых — и все. Иногда, — тут Джулия понизила голос до шепота, — бывает прямо так… Вместе, рядом, ну как это по-русски — не знаю. У меня мужчина — у него женщина. Прямо тут… Я откровенна, так?
— Безусловно, — отвечал Серега и добавил: — Вообще, вы мне нравитесь, и все сильнее…
При последних словах он несколько сильнее, чем прежде, привлек к себе итальянку, так, чтобы ощутить мягкость и упругую теплоту груди. «Ничего шарики, почти как у Люськи… — отметил Серега про себя. — И вся она гладенькая такая, ласковая, на ребро не наткнешься…» Как бы перехватываясь, аккуратно переместил руки с ее талии чуть пониже. Варенки слишком широки, глазом-то не усмотришь. Круто, круто замешено тесто. Да, похоже, если еще по рюмке — не удержаться!
Аля, положив свою стриженую головку на плечо «веденецкого гостя», слушала с томной улыбкой какие-то куртуазности или непристойности, которые пылко шептал Серджо ей на ухо. Изредка она бросала на Серегу какой-то странный, не то тревожный, не то вопросительный взгляд. То ли ей хотелось, чтобы Серега размазал итальянца по стене, то ли она, наоборот, опасалась, как бы он не натворил глупостей? А может быть, она просто спрашивала: «Можно, я пошалю? Ты не будешь сердиться?» Или ей было не так уж просто видеть, как Серега обменивается с Джулией нежными взглядами? Черт его знает!