Просветленные не берут кредитов
Шрифт:
Да, кто-то с нарочитым топотом уже поднимался по лестнице.
День мы провели в Па Пае, наблюдая за неспешной жизнью луа, за тем, как из бамбуковых побегов плетутся талиа – нечто среднее между оберегами и гербовыми знаками, которыми помечают земельные участки, распределенные между семьями по жребию.
Как объяснил нам саманг, делают их для торговцев, что увозят талиа на продажу в «большие дома в долине», и само собой, чтобы не рассердить духов, допускают нарочитые ошибки в рисунке, которые
Местные охотно звали в гости, показывали, как живут, угощали всем, что находилось в доме. Для меня вещи из современности вроде бензопилы или постера с Томом Крузом выглядели дико рядом с глиняной посудой, самодельными циновками и искренней верой в лесных духов.
Колдун пару раз появлялся рядом, но теперь я встречал его совсем не так, не с раздражением, а с нетерпеливым ожиданием – неужели со стороны я выгляжу так же злобно, насмешничаю и кривляюсь? Он видел, что мои эмоции изменились, и морщинистая физиономия становилась все мрачнее и мрачнее.
Переночевали в том же доме для гостей, а утром, на рассвете, брат Пон заявил, что мы уходим. Провожать нас вышла вся деревня во главе с вождем, от древних стариков до грудных ребятишек.
Нанг Ка Тхан разразился длинной речью, на которую монах ответил парой слов. Саманг развел руками и отступил, как бы показывая, что он более не при чем, и мы, помахав местным на прощание, двинулись в путь – дальше на северо-запад, туда, где сквозь кроны просвечивали особо неприветливые горные вершины.
Сумки наши были набиты сушеными фруктами, лепешками и всем прочим, что добрые луа дали гостям в дорогу.
– В тех местах, куда мы направляемся, обитают гневные духи, – сказал брат Пон, когда селение исчезло из виду. – По крайней мере, так говорит вождь, а его науськал твой морщинистый приятель… Не боишься?
Я помотал головой.
Страх, одолевший меня в ту ночь, когда мы впервые заночевали в горах, рассеялся без следа.
– Хорошо, – монах кивнул. – Вижу, ты до смерти хочешь знать, куда мы идем…
Чувства мои он, как обычно, прочел безошибочно.
– Но увы, сказать этого тебе не могу, – продолжил брат Пон после моего кивка и засмеялся.
Ну да, глупо ждать другого.
Тропка, по которой мы шагали, спустилась в узкое ущелье, и некоторое время мы шагали по нему. Затем выдался отрезок крутого подъема, и мы очутились на неожиданно голом, каменистом склоне, где солнце напомнило, что мы по-прежнему в тропиках, хоть и не на курорте.
Этот момент брат Пон выбрал, чтобы начать очередную беседу.
– Много раз я упоминал, что все, чем мы занимаемся, ведет в конечном итоге к освобождению, – заявил он. – Настало время рассказать подробнее, что имеется в виду и что именно ждет тебя в конце пути.
Я пыхтел и потел, стараясь не отставать от шустрого монаха, что мчался по тропе, словно одолеваемый похотью горный козел. Но при этом я был вынужден ступать осторожно, чтобы не потревожить едва зажившие мозоли.
– Древние использовали для этого термин «бодхи», грубо говоря – просветление. Имеются и другие, их много, но это как раз яркий случай того, что слова бессильны отразить некое явление, они скорее искажают картину, чем проясняют ее… О том, кто достиг бодхи, сам Будда выразился следующим образом: «Он не может быть назван как наделенный телом, чувствами, представлениями, волей, знанием; он свободен от этих определений, он глубок, безмерен, непредставим… Нельзя сказать „он есть“, „его нет“, „он есть и нет его“ или „он ни есть, ни отсутствует“…»
Честно говоря, подобная теория показалась мне странной.
Вот, например, брат Пон, наверняка достигший просветления, вроде бы реально существует, иначе кто же шагает рядом со мной, не уставая молоть языком… И в то же самое время нельзя сказать, что «брат Пон есть», нельзя утверждать, что он обладает телом или чувствами?
Но я же могу ткнуть его пальцем в плечо или прочесть эмоции на круглом лице!
Голова моя загудела от вопросов, на миг показалось, что на плечах у меня – пчелиный улей.
– Ничего, еще найдется время для разъяснений, – сказал монах, наверняка понимавший, что со мной творится. – Пока лишь уложи это в свое сознание, и хватит.
За последние дни он загрузил меня немалым количеством новых идей. Обдумывать их приходилось в буквальном смысле на ходу, да еще и не забывать о полном осознавании, о концентрации на объекте и прочих упражнениях, которые я должен был выполнять…
Я вроде бы просто шел, и даже не всегда в гору, ничего особенного не делал, не нес груза, но уставал страшно.
Мы шагали до самого вечера, но не видели живых существ, кроме животных. Крохотные лори наблюдали за нами огромными глазами, сонно моргая, в вышине парила хищная птица, черный крестик на голубой ткани неба, рев и вопли доносились из чащи, но кто их издавал, я мог только догадываться.
Гневных духов, несмотря на предупреждение колдуна луа, мы не встретили. Скорее всего, он их просто выдумал, хотя, может быть, бесплотные обитатели этих мест убрались с нашего пути.
Вновь говорить брат Пон мне разрешил, только когда мы остановились на ночлег.
Сил к этому времени у меня сохранилось немного, и утренний запал прошел, так что я без особого энтузиазма спросил:
– Но вот просветление, да, в конце пути… а как же нирвана?
Монах рассмеялся и сунул в костер палку, отчего вверх полетел сноп оранжевых искр.
– Обсуждать этот предмет – еще менее осмысленное занятие, чем говорить о Пустоте или бодхи.
– Но какова она? Можно хоть привести пример, на что похожа нирвана? – продолжал настаивать я.
– Ну смотри… ведь есть такая штука, как ветер?