Просветленные не берут кредитов
Шрифт:
Так что в мысль, озвученную монахом, я вник с большим трудом.
– Ничего, ты меня услышал, – добавил он. – Шустрее, добавим ходу, а то опоздаем!
Он вправду зашагал быстрее, а я застонал и постарался не отстать, хотя ковылял точно хромая утка.
Надежды и ожидания – один из главных источников неврозов и фрустраций, тяжелый груз, что придавливает нас к земле не хуже рюкзака, набитого камнями.
Мы ждем, что события будут развиваться по определенному сценарию, а когда этого не происходит, что случается едва не каждый день, то испытываем гнев, раздражение и прочие негативные эмоции. И чем мощнее наша фиксация на том событии, на которое мы рассчитывали, тем сильнее будет разочарование и глубже душевная
Самый простой способ от всего этого избавиться – ничего не ждать, не пытаться втиснуть будущее в прокрустово ложе своих представлений.
И тогда жить станет несколько легче.
Практически с рождения нас учат фиксироваться на собственном теле, считать его реально существующим предметом, да еще и объектом и источником целого вороха разного рода эмоций.
Слегка расшатать эту фиксацию помогает «растворение в пустоте».
Состоит эта медитация из трех этапов.
Первый – представить себя как можно более ярко, во всех подробностях вплоть до родимого пятна на лопатке и накрашенных ногтей на пальцах ног, можно обнаженным, можно в одежде.
Второй – начать растворять, стирать себя, представлять, что понемногу исчезают конечности, тело, волосы, голова, что остается только лишь мысль, не заключенная в грубую оболочку из мяса и костей.
Третий – чувство исчезновения нужно перенести на реальное тело.
Признак успеха – ощущение невесомости, свободы, отделенности от физической «скорлупы», в которой мы обычно находимся.
Молчание – не просто золото, а жизненная необходимость для того, кто хочет добиться свободы.
Мы не осознаем, сколько привычек и аффектов завязаны на обыкновении молоть языком. Мы несем ерунду, обманываем, ругаемся, создавая не самую лучшую карму, а вдобавок еще и укрепляем с помощью слов иллюзию собственной личности, постоянно рассказывая себе и другим о том, какие мы есть и что мы делаем.
Отвыкать от этого обыкновения нужно понемногу, постепенно, посвятить молчанию, скажем, для начала час в неделю, причем желательно не назначать его на глубокую ночь, когда мотивация к разговорам минимальна.
Затем добавить второй, уже в другой день, третий…
Глава 2
Вожди и духи
Когда моих ушей коснулось отдаленное гудение мотора, я решил, что мне померещилось: время подошло к полудню, безжалостный огненный шар висел в зените, а мы не видели ни одного автомобиля!
Уж не знаю, как брат Пон ухитрился отыскать в пределах Таиланда подобную дорогу…
Но оглянувшись, я увидел, что нас, дребезжа и качаясь, догоняет допотопный грузовик, а за ним вздымается полотнище серой пыли. Мысли о том, что я должен концентрироваться на осознавании, тут же вылетели у меня из головы, грудь заныла от предвкушения.
Ну неужели…
– Лучше бы ты заговорил, – буркнул брат Пон и замахал рукой.
Грузовик остановился, и стало видно, что в кабине непонятно как, но помещается человек пять. Все они мигом высыпали наружу, принялись кланяться, трещать по-тайски и делать приглашающие жесты.
– Эти ребята едут не совсем туда, куда нам надо, – сообщил монах после коротких переговоров.
Надежда моя лопнула, точно упоминавшийся не так давно пузырь на воде.
– Но часть пути они нас подвезут, – продолжил брат Пон. – Забирайся в кузов.
Судя по мощному зловонию, в грузовике обычно возили то ли навоз, то ли скотину. Сейчас же меж бортов обнаружилось лишь несколько мешков с химическими удобрениями и два деревянных ящика, внутри которых что-то погромыхивало.
Я уселся и с наслаждением вытянул ноги, мозоли на которых полопались, и из трещин потекла сукровица.
– А чего ты расслабился? – спросил брат Пон, уперев в меня суровый взор. – Продолжай!
В этот момент грузовик рванул с места с резвостью гоночного мотоцикла, так что я едва не слетел с ящика. Торопливо схватился за борт и лишь в последний момент поймал рвущееся из горла ругательство, так что оно все же вылетело наружу звуком, похожим на задушенное карканье.
Монах смеялся до слез.
Мне же было не до смеха – сидеть оказалось неудобно, жестко, а вдобавок приходилось постоянно реагировать на рывки и повороты машины, наклоняться туда и сюда, чтобы не свалиться; солнце никуда не делось, все так же терзало мою голову, и прохладнее стало лишь оттого, что слегка обдувало ветерком.
Сосредоточиться я смог, наверное, с двадцатой попытки, но все же вернулся к прерванному упражнению.
И оно будто стало ниточкой, ведущей к тому внутреннему покою, который я обрел вчера. Сделалось редким и ритмичным дыхание, мне стало наплевать на жару, на вонь от старого двигателя, даже на то, что каждое движение отзывается вспышкой боли в намозоленных конечностях.
Я всего лишь то, что я осознаю…
Пейзаж за обочинами стал интереснее – появились громадные деревья, похожие на африканские баобабы, ближе придвинулись холмы, одетые в зеленую шкуру джунглей, промелькнула речушка и прижавшаяся к ней деревушка из нескольких домов, работающие в поле крестьяне.
Ветки одного из древесных исполинов проплыли над самой головой, я ощутил запах листвы и коры, по лицу скользнула тень от листвы, на миг закрывшей солнце, и это послужило спусковым крючком.
Цельная, связная картина мира распалась на тысячи, миллионы крохотных обрывков: острый край ящика под правой ягодицей, сухость в горле, любопытство по поводу того, куда мы все же едем, легкое негодование, что не могу спросить, мягкий хруст под шинами, смех тайцев в кабине, голубизна неба и пожухлая зелень зарослей.
Нельзя сказать, что я это видел глазами, скорее осязал даже не телом, а всем существом.
Обрывки пульсировали, каждый существовал лишь мгновение, встраиваясь в узор сотен подобных, чтобы тут же уступить место следующим, иногда почти идентичным, порой новым и совсем иным. Все вместе они создавали нечто вроде тоннеля, по которому я двигался, и в то же время я сам был этим тоннелем, – он существовал и снаружи, и внутри одновременно.
В один миг я осознал, что это тоже некая целостность, непрерывность восприятия, просто не такая, к которой я привык.
Название «пятнышек», из коих она состояла, я знал – дхармы.
Нечто подобное я испытывал ранее, в вате Тхам Пу, но тогда я находился в глухом лесу, а не в поставленной на колеса железной коробке, что ревет мотором и подпрыгивает на ухабах.
Хотя есть ли разница?
Обычное восприятие вернулось довольно быстро, но кое-какие его фрагменты растворились без следа – беспокойство по поводу нашего путешествия, раздражение из-за жары и солнцепека, мозолей и жажды. Нет, сами неприятные телесные ощущения никуда не делись, но из-за того, что я перестал уделять им внимание, как бы потускнели, отошли на второй и даже на третий план.
Брат Пон, судя по довольной физиономии, видел, что со мной произошло.
Примерно через час, когда мы оказались у перекрестка, отмеченного старой, наполовину развалившейся ступой, он подскочил как ужаленный и забарабанил кулаком по кабине. Грузовик остановился, и тайцы снова высыпали наружу маленькой, но улыбчивой и шумной толпой.
Нам досталось несколько поклонов, машина укатила по одной дороге, а мы пошли по другой.
Теперь мы шагали посреди холмов, что напоминали стадо громадных животных с выгнутыми зелеными спинами. Здесь было не так жарко, как в долине, а впереди, на горизонте, вставали настоящие горы, без снега на вершинах, но достаточно внушительные.
Неужели мы доберемся и туда?
– В этих местах тайцы не живут, – заговорил брат Пон, когда мы очутились между пропастью в сотню метров глубиной и покатым склоном, из которого там и сям торчали огромные валуны. – Тут обитают совсем другие люди, так что будь готов к сюрпризам.
Очень хотелось спросить, к каким именно, но я держался.
По всему выходило, что молчу я больше двадцати четырех часов – невероятное достижение!
Наша дорога слилась с другой, более широкой, и вскоре мы услышали позади мягкое топотание. Не успел я как следует задуматься, что это за звук такой, как нас догнали три слона с погонщиками на загривках.