Просветленные рассказывают сказки. 9 уроков, чтобы избавиться от долгов и иллюзий и найти себя
Шрифт:
– Но тогда… – я помолчал, пытаясь сформулировать мысль как можно понятнее. – Неужели все, за что мы цепляемся – деньги, любовь, власть, семья – опирается на тело?
– Да, – подтвердил монах, – все это опирается на пустоту и само по себе пусто. Только осознание этого позволит тебе двигаться по пути к свободе, без этого ты не сделаешь и шага. Логично при этом начать с основы, с того, на чем покоится все остальное, а именно с тела. Теперь при всяком удобном случае ты будешь созерцать его.
Я заворочался, прокашлялся, недовольство коснулось сердца мохнатой холодной лапкой. Я приехал
Трудно найти что-то более эфемерное, чем нездоровая привязанность…
Сомневаюсь, что подобные вещи есть в хозяйстве у обитателей Тхам Пу.
– Всему свое время, когда-нибудь ты осознаешь Пустоту двух видов, то есть пустоту индивидуального «я» или чего-либо; затем – Пустоту четырех видов, формула которой такова: я не пребываю где-нибудь, я не являюсь чем-нибудь кому-нибудь, не существует моего где-нибудь, не существует моего чего-нибудь в чем-нибудь.
Мозг мой вскипел в попытке осознать, что мне такое сказали, но брат Пон на этом не остановился.
– Затем ты доберешься до пяти способов осознания Пустоты, в которую включается пустота способности видеть индивидуальное «я», пустота способности видеть что-либо, принадлежащее индивидуальному «я», неизменность, устойчивость и вечность, – продолжил он тем же речитативом, не погружавшим в дремоту, а наоборот, вызывавшим беспокойное, даже тревожное состояние. – Потом до восьми способов осознания Пустоты, до десяти, до двенадцати и в конечном итоге до осознания Пустоты сорока двумя способами, выше которого нет и не может быть ничего.
К моему облегчению, перечислять эти способы он не стал.
К практике «созерцания тела» мы приступили следующим же утром.
Брат Пон нашел меня после того, как я натаскал воды от источника, помог на кухне и посидел некоторое время над банками с цветком и многоножкой, расшатывая привязанность к абсолютным качествам.
– Это упражнение позволит тебе избавиться от привязанности к тому, что ты считаешь собой, – сказал он, когда мы устроились в тенечке на берегу Меконга, над крутым откосом, – а заодно облегчит задачу выявления и ликвидации корней-привязанностей, что буквально сосут соки из твоего тела.
Я вздохнул, понимая, что снова деваться некуда.
– Подними руку, положи ее на колени так, чтобы удобно было смотреть на кисть, – начал инструктировать меня брат Пон. – Лучше тыльной стороной вверх… Что видишь?
– Пять пальцев, – сказал я. – Ногти надо бы подстричь.
– Твои?
– А чьи же еще? – удивился я.
– Так вот, ты будешь смотреть на этот предмет до тех пор, пока он не перестанет быть твоим, – указывая на мою кисть, сообщил брат Пон голосом таким сладким, будто пообещал мне бочку меда. – И пока ты не увидишь его тем, чем он является на самом деле – набором мелких косточек, скрепленных с помощью сухожилий, обернутых пористой кожей, из которой там и сям торчат волосы и ногти.
– И как этого добиться? – уныло вопросил я.
– Практикой, упорной и ежедневной, – сказал монах. – Вовсе не разговорами. Попробуй отследить мысли и чувства, что возникают у тебя, когда ты смотришь на этот предмет, который считаешь своим.
Я послушно уставился на руку и снова осознал, что ногти последний раз стриг еще в Паттайе, почти неделю назад, что они грязные. Обнаружил, что на указательном пальце неведомо откуда взялась свежая царапина, а у основания большого виден шрам, который я заполучил еще в детстве, на рыбалке (столько лет, даже десятилетий прошло, а он так и не исчез полностью). Подумал, что кисть у меня достаточно изящная, хотя мизинец немного кривой, но ничего страшного.
– Вот видишь, все твои мысли и чувства о том, что это все – ты, это твое, – возвестил брат Пон, выслушав меня. – Нужно, чтобы подобное исчезло, осталось только реальное восприятие, чистое, беспристрастное. Необходимо забыть, что это часть тебя, что это вообще часть любого человеческого организма, ведь даже изображение кисти вызывает так много мыслей.
Я попробовал сделать то, чего он от меня добивался, но ничего не получилось. Если с цветком и многоножкой я увидел изменения с первого раза, то тут я после часа усилий лишь взопрел, да еще и укрепился в мысли, что занимаюсь полной ерундой.
– Пустота, – буркнул я, когда брат Пон разрешил сделать перерыв. – И что толку? Мне кажется, что если я добьюсь всего, чего вы от меня хотите, то стану тупым, скучным и равнодушным!
– О, по этому поводу не беспокойся! – воскликнул монах. – Станешь!
– Что?! – изумился я. – Вы издеваетесь!
– Ты можешь стать таким для глупца, не видящего далее собственного носа. Как говорится в одном из трактатов – «держит мудрый колесо Дхармы в беспрерывном вращении. Обладающий великим знанием, сосредоточенный, он подобен воде, земле и огню. Как и они, этот мудрый ни к чему не привязан и ничему не противостоит. Награжденный очищенным сознанием и всепроникающей мыслью, он разумеет все, но кажется тупым и ничего не понимающим. Так он бродит успокоенный, потушивший огонь ощущений и чувств, вырвавший корни аффектов».
Обычный фаранг если чем-то и превосходит тайца, так это ослиным упорством.
– Ну да, ну да, – проворчал я. – Что-то мне кажется, что таким мне никогда не быть. Он-то выглядит «тупым и ничего не понимающим», а я на самом деле ничего не понимаю!
В этот момент мне искренне казалось, что я запутался совершенно, утонул в изобилии обрушившихся на меня знаний и техник, обязанностей и странных реалий. Несколько дней всего провел я в храме на берегу реки, а узнал столько нового, сколько не узнавал за многие годы!
Чтобы освоить все это, надо быть гением!
– Быстро ты сдался, – брат Пон осуждающе покачал головой. – Очень странно. Обычный фаранг если чем-то и превосходит тайца, так это ослиным упорством и настойчивостью. Там, где мой земляк решит, что лучше полежит в тенечке и поленится, европеец будет вкалывать, пока не добьется успеха или не отбросит копыта. Хотя… ты можешь отказаться и уйти… – он поднял руку, указывая в сторону Нонгхая. – Никто тебя здесь не держит.
Я засопел, будто учуявшая след охотничья собака.