Против энтропии (Статьи о литературе)

Витковский Евгений

Роберт Бернс оказался доказательством странной истины: для того чтобы быть поэтом бессмертным, вовсе не обязательно быть поэтом добродетельным, благомыслящим — "и все такое прочее". Р. Райт-Ковалева в своей прекрасной работе о Бернсе утверждала, что "часто до Бернса писали о людях "простых", об их жизни, о их чувствах. Но, описывая работу деревенского кузнеца, поэт не чувствовал тяжести молота и жара от горна". Чувствовал, дорогая Рита Яковлевна, говорю я Вам через четверть века по праву старого знакомства. Еще как чувствовал. Хуже того: даже нелегкий путь бандита с большой дороги, вора, пирата хорошо был знаком некоторым выдающимся поэтам — назову имена Франсуа Вийона, Марка Папийона де Лафриза, Уолтера Рэли и остановлюсь. Заслуга Бернса в том, что его молот, его горн, его соха — чисто шотландские; его героев не переоденешь из килтов в зипуны, не заставишь их пить вместо виски (кажется, единственное гэльское слово, вошедшее во все языки мира), скажем, "ерофеич", музыка его волынок не перестраивается для виолы да гамба. Бернс писал о своем, свое, своими словами, на своем родном шотландском. К тому же — писал виртуозно.

В этом его бессмертие.

О Шотландии в России вот уже скоро два столетия знают не меньше, чем об Англии, и в том заслуга прежде всего Вальтера Скотта. Уроженец России, появившись в Эдинбурге, еще и сейчас нередко вызывает ужас у шотландцев сообщением, что двадцать томов Скотта он прочел целиком, а любимые его романы такие: "Айвенго" (это уж непременно и всегда на первом месте), "Корсар", "Роб Рой", "Ламмермурская невеста"... Дальше можно не перечислять, эффект уже достигнут. А ведь следом наш соотечественник непременно расскажет про свою любовь к Бернсу, чьи лучшие стихи, написанные на шотландском диалекте, вовсе не всякий современный шотландец в состоянии прочесть. Словом, страна Шотландия в рекомендациях нашему читателю не нуждается, даже немолодой мужчина в юбке, появляясь на московских улицах, не вызывает шока у толпы, все знают, что юбка эта и не юбка вовсе, а традиционный шотландский килт. Если спросить нашего рядового соотечественника, какая нынче династия на английском престоле, — соотечественник, того гляди, из всех "великобританских" династий вспомнит одних Стюартов, да и брякнет что-нибудь политически некорректное. А любовь к гэльским напиткам, к виски в частности, у нас не меньше, чем к традиционному отечественному аналогу, и нет никакого дела пьющему ценителю, что для производства виски непременно нужна желтоватая вода с шотландских торфяников. "Джон Ячменное Зерно" — владыка интернациональный, но его шотландская ипостась в мире одна из самых популярных.

Ну а если возвращаться к литературе, то с российских сцен не сходит "Макбет" — чисто шотландская пьеса англичанина Шекспира, да и "моей", "своей" называл Шотландию не только Лермонтов; "Шотландии кровавая луна" не давала покоя Осипу Мандельштаму, "Моя Шотландия, моя тоска" тревожила душу Георгия Иванова, "Поэмы Оссиана" Макферсона, даром что подделка, но немалым тиражом в "Литературных памятниках" изданы и раскуплены.

Это во многом облегчает задачи любого нового издания шотландской литературы на русском языке. Не нужно объяснять, что делятся шотландцы на лоулендеров и хайлендеров (жителей долин и жителей гор). Даже не нужно расшифровывать каждое географическое название в стихах Бернса, стоит разложить перед собой карту Шотландии — и перед глазами появятся давно знакомые Эйр и Клайд, Ирвин и Дун (реки Бернса), города и деревушки -Абердин, Элгин, Инверэри, Гринок, не говоря уж об Эдинбурге; на карте более подробной можно отыскать и деревни, связанные с именем Бернса: Маунт-Олифант в двух милях от Аллоуэя в Западной Шотландии, где он родился 25 января 1759 года (где, по легенде, пришедшая в дом цыганка гадала новорожденному по руке и предсказала великое будущее), найти другую ферму отца, Лохли, к северу от городка Тарболтона, откуда весной 1781 года отец отослал его учиться ремеслу чесальщика льна. Именно в Эрвине, куда он уехал, Бернс впервые прочел книгу Роберта Фергюссона, изданную в 1773 году, за год до смерти поэта, именно здесь, именно читая "День Всех Святых", "Выборы" и "Моим старым штанам" Фергюссона, задумывал Бернс свой собственный "Праздник Всех Святых" (окончен в ноябре 1785 года), свои собственные "Выборы" (четыре баллады, законченные лишь в 1795 году) — и "все такое прочее" на шотландском языке (ладно, на шотландском диалекте), что он успел создать на протяжении своей недолгой жизни. Сам факт, что родной, разговорный язык можно использовать как литературный, потряс его душу сильнее, чем какое бы то ни было событие в его жизни.

Уже через год "Джон Ячменное Зерно", написанный на мотив (и на сюжет) старинной баллады, распевала за своими застольями вся ближняя шотландская округа, если не вся Шотландия, то по крайней мере южная. В июле 1786 года в городке Килмарноке вышла первая книга Бернса, сорок четыре "стихотворения, написанные преимущественно на шотландском диалекте". После выхода этой книги Бернс мог спокойно ехать в Эдинбург, что и сделал в конце осени того же года. В апреле того же года в Эдинбурге вышло расширенное издание книги, принесшее не только шумный успех, но и — что было едва ли не важней в те годы для него — в один день распроданное. Авторский гонорар за книгу на современный слух, быть может, и невелик (двадцать фунтов) — но в те времена это был тройной годовой заработок шотландского крестьянина. Принятый в масонских ложах, живой классик Шотландии мог в дальнейшем уже не думать о плуге. Его время распределялось между писанием стихов, заседаниями в масонской ложе, собиранием шотландского национального фольклора (по сей день многие обработки народных песен то включают в собрания сочинений Бернса, то исключают из них; писал поэт чаще всего на грифельной доске, которая автографов для потомства не хранит) и подготовкой нового, большого собрания стихотворений и поэм. Оно увидело свет в апреле 1787 года — и опять было раскуплено в два дня.

Бернс много путешествовал по Шотландии (хотя, кажется, никогда не покидал ее пределов), то собирая фольклор, то увлекаясь очаровательными деревенскими простушками, то проводя многие часы за писанием писем (часто -поэтических), то — скажем предельно расплывчато — увлеченно дегустируя плоды трудов местных мастеров, производящих традиционные национальные напитки, преимущественно высокоалкогольные. В Эдинбурге он не прижился, вернулся к себе на ферму, женился на Джин (впрочем, двоих детей от нее он уже прижил), купил ферму Эллисленд — и попросился на должность акцизного

чиновника, дабы иметь хоть какой-то твердый доход. Лучше нам не анализировать, какие доходы бывают у акцизных чиновников, особенно в Дамфризе, крупном по тем временам шотландском порте, где Бернс обосновался до конца жизни, да еще при той высокой квалификации, которую имел Бернс, знаменитый в Шотландии человек, следовательно — участник бесконечных шотландских застолий. О характере таких застолий говорит упоминаемый в стихах Бернса шотландский обычай: в первую брачную ночь укладывать молодых слать... мертвецки пьяными. Не стоит предполагать, что на подобном празднике хоть кто-то из гостей мог остаться трезв.

Современник Бернса, великий шведский поэт Карл Микаэль Бельман (он был на девятнадцать лет старше Бернса, но умер лишь за год до него — так что, быть может, не случайно вспомнились эти два имени, два эстрадника XVIII века), мечтательно писал:

Имей я в год ну хоть шесть тысчонок,Не подонокБыл бы я, а человек.Был бы я щедр и вкусом тонокНа девчонок,И забыл бы я наш век,Но прежде я осушил бокал бы.И кивал бы,И икал бы,Выпивал быИ не знал земных забот. <...>(Перевод С. Петрова)

Бельману, при всей его столичной известности, халявная чиновничья работа акцизного чиновника не снилась: Шотландия своего "барда" исполнением такого желания почтила. Не совсем ясно, укоротила подобная работа жизнь Бернса или наоборот, но, надо думать, без нее поэт, обремененный разрастающейся семьей, вовсе не свел бы концы с концами. Начав свою литературную карьеру как поэт-пахарь (любимое выражение советских предисловий к Бернсу), он доживал свои годы как поэт-мытарь. Версия советских литературоведов о том, что "причины ранней смерти Бернса лежат в непосильном каторжном труде с семилетнего возраста; труд этот длился тридцать лет, труд тупого ковыряния в бесплодной земле во всякую погоду" (С. Бабух. Предисловие к изданию Бернса в переводах Т. Щепкиной-Куперник в 1936 году), сочинена для советской цензуры и не стоит разбора.

Современные медики, изучив то, что известно о болезни Бернса, поставили ему запоздалый диагноз: ревмокардит, ревматизм сердца. Болезнь, которую и нынешняя медицина не очень-то вылечивает, разве что может поддерживать больного в состоянии, при котором он, отказавшись от многих привычек (таких, как ежедневная пьянка или занятия политикой), может прожить подольше. Медицина конца XVIII века, знавшая преимущественно кровопускание, разогретый портвейн и пять-шесть действительно сильных лекарственных средств, помочь не могла ничем. В июле 1796 года Бернс умер в своей постели. Его жена Джин не могла проводить его на кладбище — накануне ночью она родила Бернсу пятого сына.

Брак Бернса с Джин Армор подробно рассмотрен не одним только Стивенсоном, — чаще Бернс и Джин изображаются как трогательные голубок и горлица. Век сентиментализма втискивал в свои каноны всех и вся, недаром в обретенной Карамзиным рукописи древнерусской поэмы Ярославна плакала на путивльской стене, князья в "Истории государства Российского" только и делали, что заливались по разным поводам слезами, искусство требовало резвящихся пастухов и пастушек — и однажды дотребовалось. Французская революция залила страну таким потоком крови, что воры из Директории показались народу "милей, чем кровопийцы". Романтизм отреагировал на затянувшееся царство сентиментализма — огнем, мечом, массовой резней. Если у Бернса и были какие-то симпатии к этой революции, то, видимо, от слабой информированности и от потомственной ненависти к Англии. Если эти симпатии и сказались на его творчестве, то в той части, которая — всего вероятней -представляет собой фальшивку. Не зря с 1800 года неоднократно выходило собрание песен, баллад и т. д., приписываемых Бернсу. В этом отношении Бернс оказался настоящим шотландским Пушкиным: все хорошее отписывали в его наследие, все... не столь хорошее (даже "Голь гулящую", она же "Веселые нищие") — объявляли недостойным его пера. Это сделать было легко потому, что написал Бернс за свой век все-таки очень мною, хотя заметно меньше Пушкина, с которым его объединяет одна печальная деталь: оба прожили только по тридцать семь лет.

"Чувствительность" Макферсона ("Оссиана"), Шенстона и Томсона, не говря уж о нешотландских современниках, прикоснулась и к творчеству Бернса. Данью ей стала попавшая в первую же ("килмарнокскую") книжку Бернса небольшая поэма "Субботний вечер селянина", законченная в том же ноябре 1785 года, что и не увидевшая света при жизни Бернса "Голь гулящая". Поэма написана правильной спенсеровой строфой, не менее священной для английской поэзии формой, чем онегинская строфа — для поэзии русской. Форма эта исправно служила английским поэтам с XVI века, ее использовали Байрон в "Чайльд-Гарольде", Вордсворт в "Вине и скорби", Китс в "Кануне Святой Агнессы". Но написан "Субботний вечер селянина" правильным английским языком, и форма его — спенсерова строфа, надо напомнить, форма эта специфически английская (хотя сентиментальность поэмы, редкая у Бернса, -общеевропейская). Шотландская муза Бернса использовала иные, специфически шотландские поэтические средства: в основном те, что на ощупь нашел, оставил в наследство преемнику, которого не знал, который пришел и взял в оборот "блаженное наследство", гениальный предшественник Бернса, Роберт Фергюссон. Для этих целей служила прежде всего оригинальная строфа, которой некогда Фергюссон написал свои "Свежие устрицы" и "Веселые деньки": шестистишие, известное в литературе под забавным названием "стандартный Габби" — якобы заимствованное из старой эпитафии Габби Симсону, волынщику то ли XVII, то ли начала XVIII века.