Против лирики
Шрифт:
И в горле царапает, и ноет в коленках.
Себя ли не бросить, как мокрый платок,
И лишь любоваться, как платья повисли,
В которых могла б отводить локоток,
Теперь для души от души ненавистный.
Как рыхлую грядку, вздымая кровать,
Огромным початком сырым и бессонным,
В горячей перчатке лежать-упревать
С целебной таблеткой во рту огорченном.
Как бы ни лить дождю, виден вокзала кров,
Дремлющих бабок ряд, смятых ромашек сноп;
Свечи горят в цветах, стеклянных во коробах;
Тучные барышни переминаются.
Синие вон размыты огни, долгий гремит состав,
Темный бредет солдат. – Чуя свободу,
Сладко мне разминать некий души сустав,
Как попрошайка, к тебе жаться и кланяться.
На перилах, вынесенных в ельник,
В ветках налетевших, при луне,
Захмелевшее жужжит охвостье,
Кровопийствуя по всей моей длине.
Что ли, я как лампочка горю?
Или просто я хозяин хлебосольный:
Этих тварей досыта кормлю
И беседой потчую застольной.
Грелку лирой на живот кладу
И полеживаю в одеялах,
Будто драгоценности краду
Или документы потеряла.
Лестно поутру не подниматься,
Псом ворочаться во конуре
И вполгорла, нежно откликаться
Бульканью в резиновом нутре.
Синенькой с пламенем – ах, красота! —
Ткани купила бы на сарафан,
Зная: вовек не сошью, и, едва надоест,
Первой же гостье отдам в первые руки.
Сколько кружавчиков мне на передник
Чудных нашила подруга!
Рыбу ли чистить в таком? Знаю, смутясь:
Крошки смести со стола – и то неудобно.
Разве на стенку повесить, и, сидя, глядеть,
Ждать, кто раньше устанет, глаз ли, узор.
Сумку едину желаю из кожи свиной —
Пазуху жаркую для жалобной жизни.
Часть вторая
Лев в пустыне, медведь в берлоге.
Лев при гриве, медведь в малине.
Лев из царей, медведь из чащи
Встретились на дороге.
Лев кружится, как подсолнух.
Лев ревет в полях просторных.
А медведь пригорком бурым выпятил башку
И сидит как рыболов на бережку.
Лев и бесится, и вьется, а медведь молчит
И внутри его гармоника ворчит.
Так она бледнела, что ни утро,
Будто воду из нее лакали,
И сидела на балконе утло,
Подпирая щеки кулаками.
Цвет с нее слезал, как позолота:
То над глазом грянет, то в предплечье,
И ее водили на заводы —
Подрумянить у плавильной печи.
Вылиняв, она стянула платье
И распалась на шнурки и прутья.
Там страшные есть адмиралы.
Матросы составили круг
И смотрят, как зреют кораллы
На пальцах раскинутых рук.
Суставы в щитках перламутра
И в клетке щебечут грудной
Крылатые рыбки-амуры.
И мягко песчаное дно.
Чуть фосфором вспыхнут сигналы
В прослоенных влагой снастях,
Матросы бегут в арсеналы
И дудки без звука свистят.
Подводные флоты в пучине
Послушно встают на места
И лодочку в моря морщине
Подхватывают под борта.
Распущена, витиевата,
Врачиха из пансионата
Спускается свысока —
Как снег на лицо моряка.
И это в бездонную бочку
Волны погружает зубец
Эскадре желанную дочку,
Уловленную, наконец.
Толстуха сидит над ручьем,
Молодыми ногами суча,
Сияя крахмальным бельем,
Разогретым кивая плечом,
Ждет королевича.
Как далеко до деревни!
Как на припеке темно…
Нависая, деревья
Стрекочут веретеном.
В корзине наливка, бутыль молока,
Козий сыр и белый хлеб.
До рассвета от старого жениха
Толстуха пряталась в хлев.
И ветхое кружево – завесить лицо,
Когда на мизинец натянут кольцо.
Она не вернется домой!
Она налегке, без поклажи.
Когда же
Раздастся условленный свист?
Отстиранных юбок висят паруса,
Меж пальцами ног пробегает ручей, и
Она содрогается, точно качели,
Готовые вывернуться в небеса.
Близнеца близнец торопит,
Поезд утренний гудит,
Ну а тот едва ли к стенке
Повернется, томный, квелый.
Близнецу близнец умильно
Кудри чешет, щеки гладит,
Ну а тот, смежив ресницы,
Поддается без ответа.
Близнеца близнец качает,
Говорит и раскричится,
Губы алые скривит,
По щеке его ударит, —
Опрокинувшись в подушки,
Брат лежит, не шелохнется.
<