Против лирики
Шрифт:
То нотабене, что в твоем подмышье,
Как знак отличия, я алым вышью,
Сметанным островом в борще.
И будешь ты – цари… И все земное
Я дам тебе, и полетим со мною
За облаками, в те пеще…
Водица слез сбегает на живот.
Язык облизывает щеки.
И кружево чулка само живет,
Врастает в бок, смежает оки,
И, как соски, проснулися пороки
И наравне протягивают рот,
И огород свершает оборот
И урожай родит на солнцепеке.
И думаешь: зачем не нахтигаль
Я хуторской, и без прописки тута?
Зачем я вертикально протянута,
А Бог меня, как реку, настигал?
И я ложусь в канаву к водяному,
И я кажусь окошку слюдяному.
Есть старики, и к ним старухи есть,
А к ним охотничьи, с фазаном, шляпы.
Церковны кресла и еловы лапы
И взгория, которыми не лезть.
Смешная мышь в платке стоит как перст.
В ее роточке сыр. Подарок папы.
Еще в автобусе хватает мест.
И драпа – на пальто из драпа,
Куда девать вас, локти и плеча.
И хлеб из тостера, загрохоча,
Взлетает лбом, как бы глухарь с черники
И тяжело, петляя меж дерев,
Летит, летит – направ или налев.
…И тостера не починити.
Еще искать мышиных жеребцов?
Глядеться в полузеркальце ботинка?
О мысленная мышка, о картинка,
Близнец из вероятных близнецов.
Вокруг себя кружася как пластинка,
Саму себя как дервиш утанцовывая, важно выгибая спинку —
И остановишься перед крыльцом.
– И моргенштерн казался ей аврора.
И Лореляй на этих берегах.
И все дубы последнего набора.
…Без нянюшки, без сна, без гувернера…
И все солдаты в славных сапогах.
То вскачь, то навзничь. Над и на снегах.
Едва сойду с вокзала, и под дых
Кулак воздушный: все тобою сыто,
Цветы в горшках, и те головки сыра,
И бедный крендель в сладких запятых.
И хочется стряхнуть себя, как в сито,
Туда – шпионом обойдя посты —
Где ты, попонкой черною укрыта,
Блаженно дышишь в пажитях пустых.
Теперь держу, как царскую, ошую,
Большой капусты голову большую,
Холмы, надбровья в зеленой листве.
На блюде, как по площади, ношу я
Весь этот юг с тобою на главе,
Весь этот рай, что стал тебе – лафет.
Кто – мышь для упыря? Бутыль наливки,
Охват крыла, очарованье глаз?
Подруга дней, к которой тайный лаз,
На блюдечке оставленные сливки?
Готовая, как форма для отливки,
Сижу, сложимши лапки, бедный аз.
На передплечье светятся прививки
Предшественных и будущих проказ.
Летучий мыш гоняет стаи туч.
Под облаками светится, как ключ.
Как рысь на ветке, я на нем повисну.
И креслами, со спинками назад,
На запад, те надгробия стоят.
И кипарисы кипарисны.
Лежит отчетливый, как оплеуха,
На этой морде сделанный рентген
При мимолетном появленьи духа.
Шарахнется впотьмах абориген,
Привяжется ворона, точно муха
Над сахарною лентой перемен,
И восседает, горбясь, как старуха,
В балконной раме и в моем уме.
Не спи, не спи, там за рекой чеченец,
Казак, курзал и красный делибаш.
Я в том году украденный младенец,
И царь лесной, и страшный экипаж.
И, полной озаряема волною,
Плыву, плыву, как рыба под луною.
Зачем, уплыв, спасательным буйком
Из тьмы морей всплывает мыший остов
В блокноте волн, набитыих битком,
Как пальмами – благополучный остров?
Я буду говорить тебя тайком.
Срезать горбушкой. Как ладонью о стол,
Как вовремя подставленный апостроф,
Как валидол под толстым языком.
Болельщики выходят на причал.
В удоль реки стоятся телескопы,
Как пушки, на холмы наведены.
И видеть неизбежно, как печать.
Как перспектива, уводяща опыт
В теснины сна, в подбрюшье седины.
Я памятник воздвиг, и – ла, и – ну.
В мышиной норке, в ветхоем жилище,
И на ристалище, и на кладбище,
Где ни была, куда ни помяну.
Хоть за руку одну, твою, родну,
Держатися на этом пепелище,
Где кое-что во мне находит пищу,
А я себя, как пиццу, протяну.
Как пиццы разбежавшийся ландшафт.
Как в степи – обезумевший лошак.
Как в сети – сойка, и с крыльца – невеста.
Бежит вода с нагорного чела.
Пустые шубы прячутся в чулан.
И местности меняют место.
Вздохни о мне, бывалая отрада,
В движении сердечных уз
Живописующей стилом помады
Листы подставленные уст.
И око расширяющей для взгляда,
И дышащей, как возмущеный куст,
И пальцев непослушливое стадо